А. Лавинцев - Трон и любовь. На закате любви

– А ну-ка, ну-ка, расскажи! – дозволил Стрешнев.

Кочет заговорил. Его голос и дрожал, и срывался, но говорил он правду. Без всяких прикрас рассказал он о своих ночных похождениях в Кукуй-слободе и только на одном стоял неотступно, что видел в пасторском домике оборотня в образе царя, а около него – костлявую смерть.

– Так оборотня-то своими глазами видел? – добродушно усмехаясь, спросил боярин.

– Его, боярин милостивый, его самого, неумытого, вот как тебя вижу, – опять повторил Кочет свою фразу, очевидно казавшуюся ему убедительною.

– Так, так… Ну а кто тебя научил так говорить?

Кочет смутился.

– Никто, боярин… Что было, то говорю…

– А я тебе говорю, что нет! – вдруг, меняясь, загремел боярин. – Враги царевы приказали так говорить тебе, негоднику, чтобы смуту на Москве развести… Сейчас говори, кто?

Кочет смущенно молчал.

– А, не хочешь сказывать! Ворогов укрываешь! Так мы тебя заставим сказать невольно… Послушаем, какие ты у нас песни запоешь… Эй, кат!

Выдвинулся заплечный мастер, двое его помощников очутились за спиной Кочета.

– Помилуй, боярин! – ударился тот лбом о пол. – Все я сказал.

– Врешь! Окольничий Шакловитый тебя не наущал этакие слова говорить?

– Да я, боярин, Федора Леонтьевича только издали видел, слова у меня с ним сказано не было.

– А вот это мы увидим, – пообещал боярин Стрешнев. – Так что же, молодец, скажешь ты нам или нет, кто тебя наущал на это дело?

– Полно, боярин! – с презрением глядя на него, сказал Шакловитый. – Ну чего ты еще время понапрасну теряешь: «кто сказал, кто наущал»… Никто не повинен, сам я творил все! Вот тебе и весь сказ!

Стрешнев вскинул на него свой злой взор и ехидно засмеялся:

– Погоди, Федор Леонтьевич, какой ты скорый! Знаем мы твою доброту да любовь к этой стрелецкой братии!.. Ты и всяческую напраслину на себя готов склепать, только бы своих молодцов вызволить, а правда от этого умаление терпит… Нет, ты уж погоди!.. Эй, кат! – Злые глаза боярина так и сверкнули; он крикнул: – На дыбу!..

Помощники палача схватили Кочета и потащили его к спущенной с потолка веревке с двумя концами. Несчастный стрелец страшно завопил. Шакловитый отвернулся в сторону; он знал, что ему ничего не поделать, что его самого ждет куда горшая участь…

– Вы молодца-то, заплечные мастера, прежде на кобыле растяните! Может, он, как вы его плетью погладите, упрямиться перестанет и всю правду выложит, – велел Стрешнев.

В один миг несчастный Кочет, обнаженный и неистово вопивший, был разложен на бревне с подставками так, что его ноги и руки спускались с обеих сторон кобылы, а на ней оставалось лишь его туловище.

– Какую, боярин, прикажешь, – подошел к Стрешневу с двумя ременными плетьми заплечный мастер, – большую иль малую?

– Великое дело было ими задумано, так с большой и начинай.

Палач швырнул одну из плетей в угол, другою же сильно взмахнул несколько раз в воздухе; каждый раз при взмахивании слышались свист и характерное щелканье.

– Ой, ожгу! – вдруг как-то особенно дико выкрикнул он, после чего взмахнул рукой, и плеть со свистом опустилась на спину Кочета.

Тот страшно взвизгнул; на его спине сразу же вздулась широкая багрово-красная полоса.

– Что, не под веничек ли прикажешь, боярин? – спросил палач.

– Вот-вот, старайся, молодец! – было ответом.

Плеть все чаще и чаще замелькала в воздухе, вопль истязаемого стал непрерывным; вся его спина, с которой плетью сорвана была кожа, обратилась в одну сплошную рану, местами вздувшуюся пузырями, местами кровоточившую.

– Погоди, погоди, мастер, – остановил палача Стрешнев, – дай малому передохнуть! Да и ты поди устал, сердечный?

– Ничего, – сумрачно ответил палач, – нам это дело привычное.

Кочета сняли с кобылы и подвели к судейскому столу.

– Ну что, добрый молодец, – совсем ласково спросил допросчик, – не вспомнил, кто наущал тебя на великого государя небылицы взводить?

– Ой, боярин-милостивец, – завопил молодой стрелец, – все я тебе сказал, все! Да и ничего я про великого государя и не говорил… Про оборотня я болтал… Так нешто оборотень-то – великий государь?.. Так, нечистая сила.

Боярин, покачав головой, возразил:

– Упорствуешь ты, молодец; столь молод и столь упорен, нехорошо это… Про Бога вспомни! Взгляни-ка, люди над тобой умаялись… Их бы пожалел, сказал бы святую правду… Бог-то правду видит… Ну, что же ты?

Кочет молчал. Стрешнев взглянул на Шакловитого; тот поймал этот взгляд и по-прежнему презрительно усмехнулся.