А. Лавинцев - Трон и любовь. На закате любви

– Благодарю вас за доверие и принимаю ваше поручение, господа, – поклонился Гордон собравшимся. – Можете верить, что я приложу все силы, чтобы выполнить ваш план во всем его объеме, но вы все должны помогать мне. Главное, молодой царь… Пусть он станет своим между нами… Принесите общему святому делу тяжелые жертвы, отрешитесь, если будет нужно, от самолюбия. Узы дружбы и благодарности спаяйте пламенем любви, и тогда наша победа будет несомненна.

– Не бойтесь за нас, Гордон, – подошел к нему Лефорт, – вы указали нам путь, и мы не сойдем с него.

– Верю, – пожал протянутую им руку старый шотландец, – верю всем! Господа, великий долг должен быть исполнен до конца, – говоря так, он отер слезы, навернувшиеся на его глаза, и докончил: – Этого ждет от вас Европа. Со всех сторон к нему протянулись для прощального пожатия руки. Участники собрания быстро расходились; последним подошел к Гордону пастор.

– Я понял вас, – проговорил он, и его глаза так и загорелись, – вы выступаете на свершение великого подвига, и на этом пути я до своего конца пойду вместе с вами.

– И мы победим! – воскликнул Гордон.

– И ради этого подвига, – не слушая его, продолжал пастор, – я принесу величайшую в моем положении жертву: я совершу грех, который лишит мою душу вечного спасения…

– О чем вы говорите, преподобный отец? – встревожился Гордон, подумавший, что этот фанатически настроенный старик таит мысль о каком-нибудь политическом убийстве. – Скажите подробнее… Прошу вас…

– Да, скажу! Вы говорили о пламени любви, которое должно спаять узы дружбы и благодарности?

– Говорил, что же?

– Я понял, о каком пламени любви вы сказали… Греховное пламя! Молодой царь часто бывает у меня, я просвещаю его ум разными науками, которыми умудрил меня Небесный Отец…

– Да, знаю… вы легко можете повлиять на царя….

– Он заходит ко мне, а у меня живет сиротка Елена Фадемрехт…

И, не сказав Гордону более ни одного слова, пастор, что-то бормоча, пошел к выходу в сени.

– Да, – усмехнулся вслед ему шотландец, – фрейлейн Лена очень недурна. Из этого, значит, может быть толк… Посмотрим!..

Небольшой, уютный домик пастора на церковной площади весь был увит плющом, так что его лицевой фасад издали казался зеленой стеной. Окна в нем были створчатые, а не подъемные, ставни также распахивались на две половинки. Когда темнело, эти ставни закрывались, и комнаты внутри освещались, но не русскими светцами, а особенного устройства масляными лампами, при умелой заправке дававшими порядочный свет. На площадь выходили только парадные комнаты жилища пастора, его же рабочий кабинет выходил окнами на двор, в красиво разбитый сад, в котором любил проводить часы своего отдыха старый служитель церкви.

Кабинет пастора был обставлен, как все вообще кабинеты ученых людей того времени. Посредине стоял просторный стол с чернильницей, на которой лежали гусиные перья и небольшой ножичек. В простенке помещался другой небольшой столик. В углу стоял невысокий аналой с лежавшим на нем Евангелием. Другой угол был задернут занавеской так, что за ней образовывалась довольно большая пустота. У одной стены стоял большой шкаф с книгами, у другой – такой же большой шкаф с различными склянками, банками, колбами, мензурками, ступками и всевозможными медикаментами. Все было просто, чисто и опрятно.

Был конец июля 1689 года; осень уже чувствовалась и в рано наступавшей темноте, и в прохладе вечеров, но это была отрадная после дневного зноя прохлада. Надворные окна были открыты, кое-где слышались тихий говор, смех, где-то пела скрипка. Кукуй-слобода затихала рано, но засыпала в сравнении с Москвой поздновато.

В эту-то темную ночь и пробирались, минуя заставы и рогатки в Кукуй-слободе, стрелецкие сорванцы Кочет и Телепень. Оба они были порядочно навеселе, и дело, за которое они взялись, казалось им совсем пустяшным, тем более что они сразу же натолкнулись на следы молодых Карениных. У Телепня на Кукуе было немало не только знакомцев, но и приятелей. Оказалось, что Михаила и Павла Родионовичей Карениных действительно частенько видели в слободе и знали, куда и к кому они ходили. Все было так, как рассказывал стрельцам Анкудин Потапыч. Сыновья боярина Каренина бывали у почтенной, уважаемой всеми в слободе дамы, Юлии Шарлотты фон Фогель, одиноко, но вполне независимо жившей в наемном домике с двумя подростками-детьми. Боярские сыновья, по рассказам, относились к Юлии Фогель, как любящие дети к матери, и она в свою очередь была матерински добра с обоими юношами.