Николай Казанцев - Против течения. Том 1

– Помилуй, боярин, я ничего не знаю, – говорила она.

Оставленный ребенок плакал. Отец, оправя на себе рубаху, подошел и взял его на руки.

– Начинай, – сказал губной.

Палачи схватили женщину, сорвали с нее рубаху выше пояса, растянули на скамье и привязали руки и ноги к железным кольцам.

– Говори, знала ты, когда твой муж воровал? – спросил губной.

– Не знаю, ничего не знаю, – рыдая, говорила растянутая на скамье женщина.

Губной мотнул головой. Палач принялся за дело. Засвистала плеть, раздались крики несчастной жертвы. Женщине дали десять ударов плетью по обнаженной спине, но она ничего не сказала.

– Ну, до завтра, завтра вновь спрос, – пригрозил губной.

Парень и женщина, едва живые от наказания и страха, ушли, всхлипывая и говоря: «Господи, завтра опять такой же страх будет».

– Ну, теперь чего там? – спросил губной.

– Челобитная от сурковских крестьян на князя Бухран-Турукова, – отвечал дьяк.

– Что, больно скоро его дело? – спросил Дюкач.

– Сам просил, – отвечал губной.

Вошли семь человек сурковских крестьян. Они помолились на стоящую в переднем углу икону, низко поклонились губному и дьяку и встали у дверей.

– Вы что за люди? – спросил губной.

– Я поверенный от общества, – отвечал один мужик с седой длинной бородой, – а эти, – добавил он, указывая на других, – те, чьи дома сгорели.

– На что жалуетесь?

– Да как же, кормилец, князь Дмитрий Юрьевич обижает очень, – отвечал тот же старик, – хлеба потоптал, ребят наших избил, да еще шесть дворов сжег, совсем разорил: а ведь тоже недоимку спрашивают и всякие повинности, а чем будешь платить, когда ни хлеба, ни дома нету. Рассуди, кормилец. – И старик поклонился в ноги губному, другие последовали его примеру.

– Как же он запалил, нарочито, что ли?

– Говори, Егор, я ведь при этом деле-то не был, – сказал старик поверенный другому крестьянину.

– Пришли, значит, мы на двор-то к нему, – начал объяснять Егор, – просить стали, чтобы за хлеба, что потоптаны, он заплатил. Он ругать нас стал, да и пальнул из мушкета-то, крыша-то соломенная была, ну – и загорелась.

– Зачем вы пришли всей деревней?

– Хотели, значит, за потоптанный хлеб деньги взыскать.

– Запиши, – сказал губной дьяку. – Сурковские мужики-челобитчики сами признались, что хотели самоуправно взыскать с князя деньги за хлеб. Не иначе для острастки, что ли, он выпалил из мушкета? – добавил губной, обращаясь к крестьянам.

– Знамо, так видно.

– Не в вас стрелял?

– Повыше, значит, немного, в самую крышу.

– Пиши, – сказал губной дьяку, – бить их князь не хотел, а выстрелил для острастки, ненарочито попал в крышу, отчего и приключился пожар. Так ли, целовальники?

– Выходит по их словам – так, – отвечал Дюкач.

Крестьяне молчали. Губной, когда дьяк записал его слова, сказал крестьянам:

– Злого умысла у князя не было, по вашим же словам, он нечаянно попал в крышу, а вы написали извет, якобы он нарочито зажег крышу. Вас за это на правеж бы следовало, да князь добрый человек, не хочет искать с вас за извет. Дело ваше, я и целовальники, согласно Уложения, решили так: князя в поджоге оправдать и дело это из дел губных изъять. А о хлебе, якобы потоптанном князем, вы можете просить воеводу, а буде желаете взыскать убытки, – в Москве, в московском приказе.

– Да как же, кормилец… – начал старик.

– Дело ваше у меня кончено: идите к воеводе, коли хотите о хлебе хлопотать. Ступайте.

– Еще с них за бумаги и чернила следует получить, – сказал дьяк.

– Да, я и забыл: заплатите дьяку и подьячим, что следует, без того не выпущу.

Крестьяне уплатили требуемую плату, грустно, опустя голову, вышли из приказа.

– Вот оно что, – сказал старик, выйдя на улицу, – говорит, за хлеб-то в Москве надо искать, а за пожар-то ничего, для острастки, ишь, стрелял.

– Где же она, правда-то? – сказал Егор.

– Видно, в Москве, – отвечал третий крестьянин.

– И в Москве-то то же, чай, – грустно сказал старик, – а вы лучше чем судиться, вот что сделайте – «Поклониться – голова не отвалится», говорит пословица; подите к князю-то да поклонитесь ему хорошенько. Он человек богатый, что ему стоит выстроить шесть изб, к тому же я давно его знаю: он хоть и зорковат, а ину пору добрый бывает, он вас пожалеет. Поклонитесь-ка, – лучше будет.

– Пожалуй, что так, – согласились погорельцы.

– Я и допрежь говорил, что надо лучше князю поклониться, – сказал Егор, – да подьячий научил: «Челобитную, говорит, подайте». А теперь он тут же в приказе сидит да ухмыляется, разбойник.