Конрад Мейер - Георг Енач

– Да-да, это верно, господин Помпеус! – с увлечением подхватил Вазер. – Я подарил ему этот кубок. Это знак моей благодарности за то, что он вытащил меня, рискуя своей жизнью, из пучины Силя, куда меня унесло течением, когда мы с ним купались вместе. И Енач, и я, и Лукреция, все мы выпьем из этого кубка за ваше здоровье.

И, не обращая внимания на негодующие взгляды своего дяди, оторопевшего от его смелости, налил в кубок душистого вина из расписного кувшина с крышкой.

Георг Енач схватил кубок и стал искать глазами Лукрецию. Она со страстным волнением наблюдала из угла эту сцену. При последних словах Вазера она с серьезным личиком подошла к столу. Георг отпил глоток и передал ей кубок со словами:

– За твое здоровье, Лукреция, и за здоровье твоего отца!

Девочка медленно, будто совершая священный обряд, поднесла кубок к губам. Потом передала его отцу, который осушил его с досады одним залпом.

– Пускай так, глупый мальчишка! – сказал Планта. – Ну а теперь ступай… И мы тоже скоро двинемся в путь.

Енач ушел. Жена Землера повела Лукрецию в прилегавший к дому небольшой сад, к кустам крыжовника и ласково предложила ей полакомиться вкусными ягодами. Планта и Землер придвинули к себе стаканы и вновь повели беседу, на этот раз по-итальянски. Вазер примостился у окна с учебником и, сосредоточенно глядя в книжку, старался не упустить ни одного слова из разговора взрослых. Итальянский язык он понимал: он шутя выучился ему у Енача…

– Я отплачу ему за этот кубок сторицей, – сказал Планта. – Хороший мальчуган, если бы только не был так заносчив и замкнут… Высокомерие не к лицу людям, у которых дома хлеба в обрез. Отец его – пастор в Шарансе, честнейший человек, бывает у меня. Прежде чаще, правда, бывал, чем теперь… Вы не поверите, если рассказать вам, какой беспокойный злой дух вселился вдруг в наших пасторов. Они клеймят с амвонов военную службу в Испании как позор и проповедуют уравнение в правах последних с первыми, в правах на все государственные должности, даже на самые значительные… И само собой разумеется, что при тех сложных условиях, которые создаются управлением нашего государственного корабля, это неминуемо должно привести страну к гибели… Об этой безрассудной протестантской пропаганде, которую они ведут среди наших католических подданных в Вальтеллине, я и говорить не хочу… Я опять перешел в католичество, хотя родители мои и были реформаторами. Отчего? Потому что в протестантстве кроется принцип бунта и против политической власти…

– Поставьте наших пасторов в лучшие материальные условия, – вставил Землер, добродушно улыбаясь, – и, как обеспеченные, спокойные люди, они сумеют уже внушать подданным верные представления о неизбежном неравенстве в человеческих отношениях…

Планта насмешливо улыбнулся суждению Землера о гражданском мужестве граубюнденских пасторов.

– Возвращаюсь опять к этому мальчику, – продолжал он. – Ему скорее место в кавалерийском отряде, чем на амвоне… Там, во всяком случае, он был бы безопаснее… Я не раз говорил его отцу: поручите мне мальчика, жаль мне его… Но он, как от сатаны, открещивается от военной службы в Испании, куда я хотел определить этого красивого юношу…

Землер задумчиво прихлебывал вино. Он как будто сочувствовал отвращению шаранского пастора к карьере, предлагавшейся его сыну.

– Мы накануне мировой войны, – горячо говорил Планта, – и кто знает, куда обстоятельства заведут такую отчаянную голову. Смелость его границ не знает. Я вам кое-что расскажу о нем. Одним летом, несколько лет тому назад, когда он жил у отца, он целые дни проводил в Ридберге в играх с Лукрецией и моим племянником Рудольфом… Однажды утром я прогуливался в саду, когда Лукреция налетела на меня, как вихрь, с сияющими глазами. «Гляди, гляди, отец!» – говорит она и задыхается от волнения. Я поднимаю голову – и что же вижу? Угадайте, магистр Землер! Вижу Георга верхом на выдвинутой из слухового окна доске. И этот озорник еще машет нам шляпой и весело приветствует нас… На другом, более надежном, конце доски импровизированных качелей сидел – неприятно мне это вспоминать! – мой племянник Рудольф, хитрый мальчишка. У меня кровь застыла от ужаса. Я с угрозой поднял руку и бросился наверх. Но когда прибежал, все уже было в порядке… Я схватил Георга за шиворот и стал его пробирать, но он спокойно ответил, что Рудольф усомнился в том, хватит ли у него отваги на такую штуку, а этого он стерпеть не мог…