Геннадий Хлебников - На пределе. Документально-художественная повесть о строительстве Комсомольска-на-Амуре

Никандров почему-то несколько выделял меня из всех, с кем был более или менее близок, и откровенно беседовал со мной, иногда высказывая свои оригинальные мысли о жизни вообще. Он был честолюбив, Никандров. Директорство свое на кирпичном заводе он считал первой ступенькой к большим номенклатурным высотам. Он старательно готовил себя к высокому назначению. Даже то обстоятельство, что он оставался холостым при таком избытке невест, было подчинено затаенной мечте о карьере. «Надо, чтобы жена соответствовала, – говаривал иногда он. – Представьте: ты министр, а жена у тебя вчерашняя свинарка Мотря, двух слов связать не может. Нет, хорошая, умная и вышколенная жена – половина жизненного успеха».

Однажды он задержал меня после очередного совещания, мы остались вдвоем.

– Поговорить надо, – сказал, присаживаясь поближе. – Война-то идет к концу?

Да, война вступила в решающую фазу, и победоносно наступали наши войска. Клич: «Вперед, на Запад!» звучал орлиным кликом по всей стране от западных до восточных его рубежей. И уже строились планы послевоенной жизни, хотя еще умирали солдаты на фронте, умирали от истощения, болезней, непосильного труда люди в тылу. Но никакие беды не могли приостановить стремление народа к обновлению, к приведению в порядок своего общего дома, разоренного громилами, отмеченными антихристовой печатью паучьей свастики. И, конечно же, каждый человек строил свои личные планы соответственно со своими убеждениями и возможностями. Были планы у Никандрова. О них он и заговорил сейчас:

– Ты понимаешь, Вербенко сообщил мне, что подбирают людей для поездки в США. Инженеров, военных, ученых. От Комсомольска надо послать одного инженера. Вербенко говорит, что моя кандидатура вполне подойдет. Тут важно все: чтоб был истинно русский человек, вплоть до есенинских соломенных кудрей (а у меня такие), до цвета глаз (а у меня голубые), чтобы внешность приятна была (а я чем плох?). Ну и голова чтобы варила. Варит у меня? Думаю, что варит.

– А к чему тебе эта поездка?

– Ну для получения опыта, американского… Ну не это, конечно, главное… – сдержанно сказал Никандров, умолкнув.

– Что же тогда? – допытываюсь я.

– Главное – я побываю предварительно в Москве. Там установлю соответственные связи. Ты не знаешь, Гена, какая сила в связях! А я знаю, наслышан… Главное – после поездки в Америку я смогу остаться в Москве и распрощаться с этой дальневосточной ссылкой. И не директором кирпичного завода в Подмосковье, а повыше место могу получить. В главке, например, а там…

– И в министерстве, – подсказал я.

– А что? Не исключено, не исключено, – Никандров заносчиво вздернул подбородок: признак окончания доверительного разговора. Теперь он застегнут на все пуговицы. Потребность излить душу прошла до следующего раза. Так он всегда…

В зарубежную делегацию Никандров почему-то не попал. Может эта делегация была отменена вообще, не состоялась. И Никандров долгое время не разговаривал со мной по душам. А вот перед новогодним праздником Никандров как-то разоткровенничался, изобразив при этом печальное лицо, что ему как всегда в таких случаях плохо удавалось: был он круглолиц, розовощек, как молоденький поросенок, присадист, с полноватым тазом. Невысок, вроде и неуклюж с виду, но на деле ловок, быстр в ходьбе, жестикуляции. Моргая белесыми ресницами, он со скорбным вздохом начал рассказывать о своих болезнях.

– Ты понимаешь, плохо спать стал. Иную ночь глаз не сомкну, а усну – удушье наступает. Измотался весь. К самому врачу Пендрие пошел на прием. Старик говорит: «Очень серьезно, молодой человек. Такую редкую болезнь мы здесь не можем лечить. Возможно в Москве? Туда обратитесь». А болезнь моя такая… – он вытащил из кармана гимнастерки (он носил погоны лейтенанта) бюллетень, протянул мне, – вот, читай…

Я взял голубой листок бюллетеня и прочел: «Синдром… невралгия… вегетативная нервная система». И еще что-то было приписано на листке неразборчивым докторским почерком. Оставалось посочувствовать Никандрову, что я и сделал вполне искренно.

– Брось ты все и поезжай в Москву, – посоветовал я.

– Легко сказать, – вздохнул Никандров. – А кто пустит? На фронте люди гибнут каждую минуту, а тут – синдром… – резонно возразил Никандров.

– Но ведь ты можешь умереть, инвалидом сделаться! – воскликнул я.

– В любую минуту, – обреченно согласился Никандров. – Но надо терпеть. Мы с тобой коммунисты, Гена. Нам нельзя поддаваться панике.