Алексей Болотников - ОТЧИНА. Книга первая. Дед

«Были люди до нас… Куда ушли они? Будут и после нас… Когда придут они? Двигаясь вперед – от жизни к смерти, из года в год, от эпохи в иную эпоху, – мы иногда невольно озираемся назад. Люди до нас не были бездушны и бесплотны. Они также мечтали, ссорились, ревновали, ошибались, падали, снова вставали, куда-то шли, страдали от любви неразделенной, получали ее сполна и пили, закрыв глаза от счастья. В. Пикуль «Звезды над болотом»

Уверен, что выстою. Доведу до логического завершения сумбурный строй мыслей, не дающий покоя. Строй – не строй, поток – не поток, но неохватный разумом хаос обрывочных сведений: массивов дат, имен, впечатлений, знаний… Те – нестройные шеренги бойцов, бредущие бодро и одержимо к месту своей дислокации. Другие – герои не менее одержимые, воодушевленные, жертвенные, однако обезглавленные бессмысленностью баталии. Третьи… пятые… Тьмы и тьмы одиночек или армий, штурмующих осажденную крепость книжного сюжета. И я – один из них, державная особа, рядовой боец и (или) командующий битвами, – самозабвенно растрачиваю порох и штык. Уверен в пафосе доставшейся мне фабулы. Вдохновлен им и воодушевлен. Он, пафос, как никто другой, толкает меня в грудь и спину, побуждая подниматься над хаосом. И унижаться, и возвышаться. Уверен, что выстою и выйду в свет и тираж.

Ибо – есть фабула, захватившая мое эго за шкирку и подталкивающая и толкающая, и выталкивающая на фронтальные поля замышленного сюжета. Ибо есть самодурство долга.

Фабула книги – история моего рода, прерванная в третьем колене косностью и тщедушностью нравов прошлого века. История во всей её драматичности и страсти. Ах, какая интригующая сила! Какая запальчивость поисков и расследований… И, конечно, же – долг. Должен я, должен найти и предъявить – прежде всего себе самому – себя самого. От основания до остроты вектора. Как картину осмысленную и оживленную. Завершенную. Полнокровную фабулу жизни.

Земельная, имущественная, легендарная, плодами которой питалась бы наша ветвь родового древа, не досталась. Ни старинный замок с привидениями и художественными портретами достославных родичей, ни сундуки с кованными петлями и замками, набитые ветхозаветным барахлом, ни рукописные завещания, ни наперстные кольца и бриллианты… Отчина не досталась не потому, что обошли завещанием, а – не была писана. И не за отсутствием стряпчих не была писана, но лишь потому, что нечего было наследовать. Не досталась от отца, а ему от дедов, вынужденных переселиться в начале XX века на сибирские просторы. Деды по отцовской ветви древа выехали из малоземелья отчих краев Белоруссии (Могилевская губерния) в Сибирь, в дремучие малообжитые края, по устоявшейся легенде представлявшиеся богатыми, не паханными и плодородными землями. Сулящими, как минимум, сытную и вольную жизнь.

Не досталась отчина от дедов по матери, унаследовавших от своих родителей лишь вековечную нужду да зыбкую мечту о лучшей доле. Предки этой ветви древа покинули в начале XX века Пензенскую губернию. Переселились в ту же заманчивую Сибирь, на землю урожайную, в просторы вольные, необозримые.

Дед по отцу, Борис Дмитриевич Болотников, с женой Ольгой Ильиничной, – белорусские крестьяне, наивно-верящие в лучшую долю, напитавшиеся баснословными слухами о богатеющей Сибири, вывезли из Могилевщины семью с четырьмя малолетними детьми. Вывезли во мглу неизвестности, в не обетованные края, в несусветное «авось» – в поисках своей лучшей доли. Земледелец, бондарь и бортник, дед Борис мечтал на новых землях обрести более счастливую жизнь, обеспечить таковой и наследников своих.

И окромя узлов с нательным хламом да проходного переселенческого свидетельства, являвшегося актом последней связи с вотчиной, никакого имущества на новое обзаведение не получил. Отчины от отца своего не наследовал. Ничего не обрел в Сибири, но лишь рассеял по извечной русской круговерти остатнее – семейное гнездо, птенцы которого разлетелись по городам и весям – не по их воле, не в исполнение семейных надежд.

Дед по матери, Федор Филиппович Филатов, с женой Марией Ивановной и четырьмя же малолетками, в таком же звании расейских крестьян, обманутых мифическими проектами столыпинщины, воцарились в сибирских просторах, нимало помыкавшись по географическим пунктам. Обжились на тесинской земле, приноровились к её правилам и людям. Здесь же, на промозглом погосте, мой дед по матери вкупе с женой своей и несколько детей их, сложили прах свой. Остатные дети их тоже не испытали счастья или обетованной свободы: и также рассеялись по городам и весям, не помня пути к родным могилкам.