Николай Кондратьев - Атаманы-Кудеяры

– Еду. Вернусь дня через два. Вы тут живите, старосту предупрежу. Чем тише будете, тем лучше.

Когда оказались на дворе, Аким сказал:

– Юр Василич, кажись, запахло жареным? Что будем делать?

– Уже горелым пахнет. Вот что, забирай все, что пригодиться может. Вернемся, станем жить тут по-походному. Книгу отправь отцу Нефеду, у него она целее будет.

На рассвете выехали. Аким на облучке парой управляет, Юрша с Сургуном в крытой кибитке, там же три седла, укладка и два вьючных тюка. Позади кибитки на привязи две запасные лошади.

До Бронич дорога была тяжелая, ненакатанная, переметенная. А далее полегче, и лошади пошли веселей. Сургун сидел рядом с Юршей и все кряхтел да покашливал. Но тот, занятый невеселыми мыслями, долго не обращал на него внимания. Потом спросил:

– Ты чего? Сидеть неудобно?

– Да нет. Спросить дозволь?

– Спрашивай.

– Что за люди ночью приехали?

– Знакомые… Соседи помещики.

– Помещики, это ладно… А ты их хорошо знаешь?

– Встречался, – неопределенно протянул Юрша. – Чем они тебе не понравились?

– Померещилось мне, что одного из них, того, маленького, я видел, и не раз.

– Вон что! И где же ты его видел?

– Спрашиваешь, где видел его? Ведь я по лесам бортничаю. Со всякими людьми ладить приходится, наше дело такое. Этот человек может плохое совершить, а ты его без присмотра оставил.

– Спаси Бог тебя. Благодарствую за добрый совет. Но хуже того уже сделать нельзя, что эти знакомцы мне содеяли.

Остановились в указанном Сургуном лесочке. Юрша с Акимом с утра до позднего вечера прыгали вокруг возка, снег мяли, отогревались. По очереди водили коней в овражек к роднику. В полдень Сургун принес чугунок горячих щей да жбан меда. Дивился, почему из дворца весточки нет, он еще вчера Насте сообщил, что ждать будут. Потом ушел, обещав к вечеру вернуться.

Мороз крепчал, коней накрыли попонами, под ноги им лапника настелили. Около возка о многом передумали, переговорили. Аким твердил, что нужно готовиться к худшему. Наверняка по монастырям, по скитам пошел слух: какие-то люди ищут старшего сына великого князя московского. Найдутся и такие, которые донесут в Разбойный приказ.

– Прежде всего возьмутся за тебя, – строил предположения Аким. – Потом обо мне вспомнят. Ты уж не сетуй на меня, я сказал Агафье, чтоб все сбережения и рухлядишку кое-какую отнесла верным людям.

– Кому? – поинтересовался Юрша.

– Кому, как не Акулине-вдовушке? Вернее ее в слободе никого нет.

Тяжелым укором легло на сердце Юрши упоминание об Акулине. Уж после ранения много раз бывал он в Москве, а ни разу к ней не заглянул. Догадывался, что Аким и Агафья носили ей подарки от его имени…

– …Может, и нам, Юрий Василич, загодя в сторону отойти? Можно к Кудеяру податься, должен принять, сам виноват. А может, лучше в Литву. Я видел, как ты сучки рубил, рука силу не потеряла. На хлеб ратным трудом заработаем. А? Чего молчишь? Решай, сейчас самое время.

– Нет, отец, трусом никогда не был и не буду. Бежать – значит числить себя виноватым. А я ни в чем не виноват! Другое дело, ежели увижу злой умысел… – И шепотом закончил: – государя.

– Гляди, тебе виднее, – сокрушенно согласился Аким. – Может случиться, что поздно станет.

– Будем надеяться на Всевышнего.

– Деды говаривали: на Бога надейся, а сам не плошай. А я все-таки Агафье сказал, чтобы она себе и дочке котомки приготовила на всякий случай. Ежели с нами случится что, наш дом разнесут – теперь так. Посоветовал ей загодя в Кириллов идти, к братьям.

Юрша такую предусмотрительность не одобрил, Аким остался при своем мнении.

Из лесочка, в котором они прятались, если обойти по пояс в снегу чапыжник, можно увидеть угол частокола боярского двора, а на другом берегу заснеженной Яузы – избы села Тонинского. Оттуда неслась девичья песня. Был первый день сырной седмицы-масленицы, девушки на краю деревни наряжали большую соломенную бабу – масленицу, которую сожгут в прощеное воскресенье. Когда начало темнеть, песни затихли. Пришел пасечник и сказал, что придется, видать, и завтра посидеть тут. Аким ворчал:

– Погода на мороз. Померзнем мы тут.

– В таких тулупах живыми останетесь. Вот коней водить придется, а то на ноги сядут.

На пути к Москве, куда подались на ночевку, Аким спросил:

– А вдруг боярышню уговоришь, что в таком разе делать станем?

– Все расскажу как есть, пусть сама решает.

– Она возьмет и решит покаяться брату Афанасию. Что тогда? Пожалуй, тотчас схватят.