Николай Кондратьев - Стрелецкий десятник

Прошло сколько-то времени, на улице топот раздался. Выглянула бабка в дверь, думала – ватажка ускакала, ан нет, крымчаки! Подкосились у Матрены ноги, так в дверях и села. Татары проскакали мимо, прямо к Василисиной избе – лошадей увидали. Стычка была короткой. Ватажники выбегали из избы, ничего не поняв спросонья – только что уснули ребята. Татары их секли безжалостно. Один выскочил из окна, побежал к лесу, его поймали арканом и тут же повесили на ветле.

После легкой победы крымчаки рассыпались по дворам. В избу к Василисе вошли четверо и задержались там. Эта сперва кричала, потом затихла: одни татары выходили из избы, другие заходили.

К бабке Матрене ворвались трое, оттолкнули ее, кинулись к иконам, с одной содрали оловянный оклад. С печки из-под тряпья выволокли Фёшку. Один из них тут же повалил ее на скамейку, двое других бросились на него. Матрена по стенке добралась до скамьи и собой прикрыла внучку. Ее отшвырнули, она упала и затихла. Фёшку вырывали друг у друга. Появился четвертый, схватил ее, и все выкатились на улицу прямо под ноги лошади, на которой сидел толстый татарин с белой бородой. Он начал охаживать камчой спорщиков, а затем ловко нагнулся и поднял девушку на лошадь. Все загалдели, но толстый, не обращая на них внимания, поехал к дому Василисы. Тут, под ветлой, на которой висел ватажник, татары складывали награбленное, сюда он и сбросил девушку. Охранявший награбленное крымчак с отрубленным ухом привязал ее арканом к дереву. Она теперь не сопротивлялась, притихла, неотрывно смотрела на синие ноги повешенного. Тут же рядом сидел еще один татарин и старательно соскабливал с церковного креста позолоту.

Добыча оказалась небольшой, главным образом одежда ватажников да несколько шуб и помятых окладов икон. Все награбленное связали в узел, завьючили и собрались уезжать. Повешенного сняли – понадобился аркан. По указанию старшего безухий посадил девушку к себе на лошадь. Из избы Василисы последними выбежали два татарина, один из них высек огонь и сунул пучок задымившейся соломы в кровлю.

Вскочили на лошадей и ускакали.

Из двери избы, держась за притолоку, вышла истерзанная Василиса, простоволосая, в изодранной рубахе, палкой сбила еще не разгоревшийся огонь и, постанывая, нетвердо пошла, нагибаясь над трупами ватажников. Наконец нашла, кого искала. Это был кряжистый мужик с окровавленной головой и раной на плече. С огромным усилием повернула его лицом вверх, он открыл глаза. Подтащила его к стене избы, посадила, продолжая стонать, оторвала рукава от своей рубахи и принялась перевязывать раны ватажника.

Когда в деревне появился отряд Юрши, Василиса безуспешно пыталась поднять второго ватажника. Увидев всадников, Василиса запричитала:

– Ой, ребятушки! Помогите им, а то кровью изойдут. Двое живы пока! – Хотела что-то еще сказать, но повалилась наземь. Аким послал за водой, а сам занялся ранеными.

Прибежала громко воющая Фёшка, с трудом выговорив, что бабка ее преставилась.

Юрша, поняв, что здесь можно надолго задержаться, обратился к Кривому:

– Оставляй тут своих человек пять, да я оставлю подставу. Пусть управляются, покойников похоронят, раненых в лес уведут. А нам нужно спешить, путь дальний.

Кривой согласился, стал отбирать, кому остаться. Его подозвал один из раненых. Они долго тихо разговаривали. Готовый в дальнейший путь, подъехал Юрша и спросил:

– Кто это? Знакомец?

Кривой замялся. Ответил раненый:

– Гурьян я, из местных. Тебе не надо ехать на Елец-поле… Грамоту и языка ближе достанем.

– Я не знаю тебя. Как верить?

Кривой решительно подтвердил:

– Гурьяну можно верить. Воевода, вишь, говорил: нужно местных поспрошать.

Находившийся рядом ополченец тихо сказал Кривому:

– Ты, Микита, много на себя берешь. За Гурьяна воевода взыщет с тебя, ежели кто из наших шепнет ему.

Кривой обозлился:

– Замолчь! Я и сам скажу. Не привезем языка – с меня, с десятника и воеводы государь хлеще взыщет! А будет язык – за нас десятник заступится. Правда? Так что соглашайся, десятник.

Раненый добавил:

– Десятник… Не в таком положении я сейчас, чтобы врать. Да и ехать вам некуда – на Елецком поле теперь крымчаки. Вези меня на Болото. Ночью аль самое позднее завтра утром будет у тебя и грамота и язык. Вот тебе крест, постараемся.

Аким высказался:

– Решай, Юр Василич. Семь бед – один ответ.

Юрша взглянул на Афанасия, тот стоял в стороне и делал вид, что разговор его не касается, и он отрезал: