Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2

Нельзя росту языка мешать, как нельзя мешать росту сердца, печени… иначе аукнется это на развитии всего народа! А русскому языку казнь китайскую устроили: заживо в колодку тесную зажали, чтобы не менялся он, не рос! Дескать, и так «великий и могучий»… Угораздило же Тургенева, с будуна что ли, ляпнуть про язык, как про женилку! Ведь умница Тургенев: художник, пророк, психолог тонкий… но как не почувствовал он, что трудно писать по-русски, если слова языка не живые… не хватают они за душу, как музыка! Вот и сглазил. А теперь-то «великий и могучий» на полшестого поглядывает: прищемили его так, что не вздохнуть, ни охнуть! И как ему, болезному, в такой скукоженной позе оплодотворять литературу?! А она баба темпераментная — ей страсть подавай, как зверю! Иначе, как говорит Станиславский: «Хрен тебе поверю!»

А из-под деревянной колодки новые побеги из страдальца выдавливаются и соки коренного языка уносят. Распускаются побеги маленьких примитивных язычат: язык для собраний и заседаний, язык для официозных посланий, язык для шухерных компаний, язык школьников, студентов, матросов, солдат… Единый язык распался на примитивные язычата, как у первобытных людей, которые в одном племени говорили на разных языках: для вождя и воинов — один, для женщин и детей — другой, а уж у шамана само собой — язык для духов свой! И все язычата убогие…

Распадается русский язык по милости академиков на десятки язычат, а «великий и могучий», запрессованный в словари, дряхлеет, и только бездарные журналисты и графоманы пользуются конторским эрзацем, который называют русский литературный. А у каждого писателя от бога есть свой язык. Потому как невозможно писать канцеляритом — гибок он, как радикулитчик: как в предложении его загнешь, так хрен потом разогнешь! Слова канцелярита обрастают приставками и суффиксами, как замшелые пни опятами, и уже не каждый русский такое слово выговорит. Даже ходовое слово здравствуйте дрысней попахивает: «драсьте!».

Молчит Голубь. Шевелит мозговыми извилинами. А я терпеливо жду продолжения. Наконец заговорил он:

— Как-то Дмитрий Ефимович занятие провел по феньке. Прочитал нам стихи и рассказ Гумилева, написанные феней, чтобы проиллюстрировать ее лихие возможности. А на следующий день Дмитрия Ефимовича забрали. Папа мне объяснил, какую пенку дал Дмитрий Ефимович: Гумилева уже чпокнула советская власть, а Дмитрий Ефимович про него — на кружке… это же пропаганда идей врага народа! Стучала какая-то падла среди нас…

Вздохнул Голубь.

— А что за память была у Дмитрия Ефимовича! Про каждое слово с ходу рассказ выдавал: откуда слово, что значило раньше, как менялось. Иногда так рассказывал, что животы болели от хохота! Особенно, когда читал бездарных совпоэтов.

Все русские слова раньше другие значения имели. Современный язык для позапрошлых столетий та же фенька! А прикалывая на сегодняшней фене, ты ботаешь на завтрашнем языке — языке будущего! Не будь феньки, мы до сих пор мычали и квакали вроде «не лепо ли ны-ы бя-я-яшеть…» Мас-ква! — ква-ква! Чо ржешь?! Это слова, которыми блеяли и квакали русичи, пока не постигли татарский. Сегодня бойкие татарские слова — украшение русского языка!

А про древнерусский язык говорят мертвый — от него ни слова не осталось — как не осталось никого из дружины князя Игоря. Люди умирают, а народ остается, хотя и состоит из других людей. Умирают слова, а остается язык, хотя все слова в нем тоже другие. Но умерших людей хоронят, а мертвые слова литературные труполюбы мумифицируют в словарях! Основа русского языка — грамматика. Она запутана так, что не каждый русский ее осилит! А сам язык переполнен мертвыми словами, о которых написал Гумилев: «Дурно пахнут мертвые слова!» Общаться на мертвом языке, что сожительствовать с покойницей!

Дмитрий Ефимович называл покойницами слова, которые потеряли жизнь, душу, только суть засушенная осталась — вроде сухофруктов, потерявших запах, сочность, вкус! Дмитрий Ефимович рассказывал о безвременно погибших, забытых словах. А когда строил из них предложения, то мы удивлялись: какие это были замечательные слова! Звучные, емкие! Насколько был бы красивее и образнее наш язык с ними! Спасибо Пушкину — подчистил он русский язык, заменив державинский словарь фенькой своего времени! Но кри-ику… крику было от этого — очень! И написал Пушкин про русскую академию словесности с большим пониманием: