Евгений Федоров - Каменный Пояс. Книга 2. Наследники

– Казак! Передовой казак! – закричали на площади.

В ответ на звоннице еще яростней забушевали колокола.

Еще раз ударили пушки, и эхо выстрелов раскатилось продолжительным ревом.

И, как бы по зову их, на холме возникло видение: высокая колымага, оранжево засверкавшая на полуденном солнце. Странные кони, запряженные цугом, повлекли ее вниз по скату. Впереди запряжки бежали скороходы, потные, в пестрых одеждах, и кричали:

– Пади, пади! Прочь с дороги!

Никита Никитич вытянул гусиную шею и зорко глядел на приближавшийся кортеж.

Палили из пушек, великий грохот катился по горам. Неистово звонили колокола.

– Но что это за кони? Что это за слуги? Уж не наваждение ли? – смущенно озирался старик Демидов на дворовых.

Работные, женки и ребятенки таращили глаза на невиданное зрелище. Спустившись с холма, вслед за скороходами на заводский двор вкатилась огромная тяжелая колымага, окрашенная в ярко-оранжевый цвет. Цуг состоял из диковинных коней: в корню были впряжены два крохотных конька, а два огромных битюга горой двигались в середине, с карликом-форейтором на спине. Впереди бежали две кобылицы-карлицы, а форейторы восседали на них столь высокого роста, что длинные ноги их тащились по земле.

На запятках рыдвана неподвижно стояли два лакея в ливреях.

– Ох-хо-хо! – закряхтел Никита Никитич. – Что за оказия?

Ливреи лакеев были под стать упряжи: одна половина – бархатная, сияла золотыми галунами, другая – убогая, из самой грубой дерюги. Одна нога лакея в шелковом чулке и в лакированном башмаке, другая – в заскорузлой онуче и в стоптанном лапте.

Из-под колес рыдвана клубилась пыль. Кони, резвясь, мчались к дому.

Пыльные скороходы добежали до крыльца и, склонившись перед Никитой Никитичем в почтительном поклоне, сообщили:

– Их милость хозяин Прокофий Акинфиевич на завод прибыл…

И только успели они оповестить, как рыдван с шумом и грохотом, описав кривую, подкатил к хоромам. В последний раз рявкнули пушки и огласили громом окрестности. Наступила тишина. И тут по наказу Мосолов заводские мужики и женки истово закричали «ура»…

Ливрейные лакеи соскочили с запяток и, проворно распахнув дверцу рыдвана, подставили ступеньки, крытые бархатом. Под звон колоколов и крики дворовых из рыдвана медленно, величественно сошел Прокофий Акинфиевич Демидов. В кафтане из зеленого бархата, расшитом золотыми павлинами, в красных сафьяновых сапожках, он выглядел сказочным восточным принцем…

– Ах ты, шельмец! Ах ты, умора! – засиял Никита Никитич и залился тонким веселым смехом. – До чего додумался! Распотешил старика…

Он весь дрожал от возбуждения, лицо побагровело от смеха, глаза слезились. Схватившись за поручни кресла, Никита Демидов наклонился вперед, пожирая завистливым взором чудаковатого племянника.

Между тем новый невьянский владелец торжественно приблизился к дядюшке и бережно обнял его. Старик дружески похлопал племянника по спине.

– Ах, молодец! Ай, удалец! Но что сие значит? – показал он на странные одежды холопов.

– Дядюшка, – торжественно провозгласил Прокофий Акинфиевич, – прост я родом: вам известно, что мать моя и отец из простых почтенных людей. Разумом и трудолюбием отца и деда нашего возвеличены мы до дворянства. Я не братец Никитушка и о том хочу всем напомнить: что с одного боку мы, Демидовы, – бархатники, а с другого – пахотники!

– Ох, любо! – возрадовался Никита Никитич. – Любо, что не возгордился! Добро и то, что высудил-таки наследство!

– Отныне и до века завод мой и пребудет в моем потомстве! – решительным голосом объявил владелец и взглянул на дядю. Веселый, возбужденный старик на мгновенье заглянул в темные беспокойные глаза Прокофия. Остренький холодок прошел по спине паралитика: на него смотрели пустые шалые глаза маньяка…

Вихляясь и приплясывая на ходу, прибывший невьянский владелец удалился в разубранные покои…

Смолк колокольный звон; все еще разглядывая диковинную упряжь и наряды челяди, на площади топтались заводские. Никита Никитич, помрачневший, потухший, прикрикнул на толпу:

– Ну, чего глаза лупите? Марш на работу!..

Он растерянно оглянулся на дверь и укоризненно покачал головой. Мелькнула и всего встревожила мысль о племяннике:

«Кто же он – умница или сумасшедший?»

Прокофий Акинфиевич решил обосноваться в Невьянске. Теперь он стал неузнаваем: из молчаливой неприметной тени вдруг превратился в необузданного самодура. Исчезла прежняя приниженность; все низменное и болезненно-странное, что до поры до времени таилось в нем, разом ожило и охватило все существо демидовского наследника. Прокофий зажил беззаботно, в довольстве, все желания его исполнялись быстро и безотказно. В обширных, отменно обставленных покоях он жил как неограниченный властелин и предавался своим чудачествам.