Братья Швальнеры - Матильда. Тайна дома Романовых

Едва проснувшись, Маля велела дворецкому Степану заложить шарабан. Много лет назад папа подарил ей двух маленьких пони, которых в шутку называли крысами феи Карабос, спешащей на упряжке из них на бал к Спящей красавице из оперы Чайковского. Так вот иногда она любила кататься на шарабане, запряженном ими, по городу и просто отдыхать от напряженных балетных будней.

Запрыгнув в него, помчалась она в сторону Аничкова дворца… Ни о ком и ни о чем она сейчас не думала, кроме как о Наследнике. И– о, чудо! – стоило шарабану поравняться с императорской резиденцией, как она снова встретила глазами его. Его природная стать, скромные и размеренные движения и главное – этот взгляд. Пронзительный, голубой, искренний, как у ребенка, которому невозможно не доверять и от которого нельзя ждать никакого подвоха, никакой подлости или попытки воспользоваться своим положением. Он бродил вокруг дворца, время от времени наступая начищенным сапогом в лужи, опустив вниз глаза, но когда звон колокольчиков крыс феи Карабос только послышался у ограды резиденции, взгляд его, словно влекомый каким-то высшим чувством, оторвался от созерцания проталин и устремился туда, на звук. Их глаза встретились. Всего мгновение и едва уловимые улыбки обоих – этого было достаточно, чтобы она поняла, что не ошиблась во взаимности появляющихся на свет Божий чувств. Едва увидев его, встретив еще малознакомый, но уже горячо любимый взгляд, она лихо развернула повозку и помчалась домой.

На обратной дороге она поймала себя на мысли о том, что даже не обратила внимания на то, в чем он был одет – была ли на нем вчерашняя форма или штатский костюм. Она смотрела только ему в глаза. Впрочем, и он смотрел туда же.

Приехав, она собрала за столом всю семью и стала заплетающимся от волнения языком рассказывать домашним о такой чудесной встрече, ставшей продолжением вчерашнего раута, но все только улыбались ее рассказу – никто в него не верил, считая лишь россказнями влюбленной в цесаревича курсистки. Мало ли таких, господи! Да и нужно ли ей было чье-то одобрение? В глубине души она даже радовалась такому скепсису домашних – ей не хотелось делиться своим счастьем даже с самыми близкими!

1 июля 1890 года, Красное Село.

-Итак, уважаемые дамы, с сегодняшнего дня вы являетесь выпускницами и зачисляетесь в состав Императорского Театра. Ваш первый сезон состоится в Красном Селе в полевом театре великого князя Николая Николаевича спустя две недели. Поздравляю вас с этим знаменательным событием в жизни и желаю всем и каждой внести наибольший, что в ваших силах, вклад в развитие и историю русского балета, – руководитель Дирекции Всеволожский стоял перед исполненными радости и приятного предвкушения танцовщицами, вытянувшись во фрунт. Отныне им предстояла самостоятельная жизнь артисток балета. Права на ошибку не было ни у кого, а у Мали– всего меньше. Через две недели все выехали в Красное Село.

Сооруженный по приказу Николая Николаевича полковой театр представлял собой огромную деревянную конструкцию наподобие древнегреческой анфилады или открытых театров города Рима. У нас таким манером строят цирки – так, что сцена (или арена) находится в середине окружающих ее поднимающихся к небу зрительных мест. Актерские уборные шатры стоят под зрительными местами, а выходят актеры через особый коридор, расположенный между рядами. Отыскать в этой сплошной череде бивуаков уборную того или иного артиста наугад невозможно – надо точно знать, в какой именно шатер входит служитель Мельпомены, чтобы застать его вне представления. Конечно, Мале, привыкшей хоть не к изыскам, но к относительному порядку и чистоте своих покоев даже в училище, сложно было здесь отдохнуть или как следует приготовиться к выступлению. Она первый день приехала, вещи были разбросаны по всему шатру, а к выступлению, которое должно состояться всего через пару часов она, казалось, вовсе не сумеет приготовиться в этих полевых условиях. Она точно не знала, приедет ли сюда Ники сегодня, да и вообще, но догадывалась, что должен быть – о приезде почти всех членов Семьи танцовщицам было известно заранее.

Все изменилось, когда завеси шатра распахнулись, и он, в черкеске, с откинутым назад казачьим башлыком, появился на пороге. Все те же голубые глаза, излучающие добро и свет, все та же окладистая постриженная борода, протянутый от эполета до пуговицы аксельбант… Все, что бросалось в глаза при первой встрече, присутствовало и сейчас. Разве что он – он словно был каким-то другим, слишком много смелости читалось в его движениях.