Юлия Чернова - Пятый легион Жаворонка

– Если бы ты видел прежнее великолепие! – воскликнула Виния. – Вот здесь – статуя Эрота из слоновой кости, стрела с золотым наконечником, казалось, нацелена тебе прямо в сердце. Маленькие серебряные дельфины и тритоны у фонтанов. Столы и ложа из ливанского кедра, черного дерева, коринфской бронзы…

– Жалеешь о потерянном?

– Нет, – с силой сказала Виния. – Отец принял смерть из-за этих богатств, так мне ли жалеть о них? Моя утрата страшнее.

Фуск чуть сжал ее руку.

Они сидели на мраморной скамье в перистиле. Неумолчно стрекотали цикады, им подпевал фонтан. На фоне белых стен черными силуэтами темнели кипарисы. Перистильный дворик зарос травой, белые лилии, высаженные у фонтана, наполняли все вокруг дурманным ароматом. Старая дуплистая олива угрожающе накренилась. Лохматая собака, дремавшая в углублении меж корней, заскулила во сне.

– Циклоп! – ласково окликнула Виния.

Пес поднял голову, сонно приоткрыв единственный глаз, дружелюбно забил хвостом, и тут же снова уронил голову на лапы.

Темнело. Сквозь густые полоски лиловато-серых облаков пробивался последний солнечный луч. Со стороны кухни долетали голоса, тянуло запахом жаркого. Две кошки под окном требовательно выпрашивали подачку. На галерее замелькали факелы: слуги относили кушанья в пиршественный зал – экус.

– Сейчас появятся гости, – спохватилась Виния.

Они поднялись и направились в триклиний, к Панторпе и оставленному на ее попечении центуриону.

Сразу стало ясно, что Панторпа – девушка добросовестная и всерьез отнеслась к возложенному на нее поручению. Гостю скучать не пришлось. В тот миг, когда Виния и Фуск показались в дверях, Панторпа стояла в центре комнаты, на том самом месте, где должен был располагаться стол, и, заламывая руки, читала монолог Октавии. Стол же, заполненный блюдами с виноградом, грушами, персиками, орехами был отодвинут в сторону, гостю до всего этого великолепия даже дотронуться не пришлось. Панторпа усиленно потчевала его бессмертным творением человеческого гения. Судя по вытянутому лицу центуриона – переваривал с трудом. Правда, как истинный воин, терпел без стонов и жалоб. Разве что взгляд его нет-нет да и обращался к недоступному столику.

– восклицала Панторпа неестественно-низким голосом, воздевая руки к потолку.

Гость, кажется, вполне разделял ее обиду на богов.

Виния уже открыла рот, чтобы прервать Панторпу, но та, увидев вошедших, воодушевилась и перешла к причитаниям. И тут над ее головой загремел голос:

– Панторпа, уймись!

Девушка испуганно оглянулась. У окна, выходившего на галерею, стоял человек и яростно грозил ей кулаком. Панторпа испуганно втянула голову в плечи. Спустя мгновение новый гость появился на пороге. В комнате сразу стало тесно. Гость был на голову выше всех присутствующих, темные глаза его смеялись, в голосе громыхал гнев.

– Панторпа! Если хочешь исторгнуть у зрителей слезы, никогда не плачь сама, – его густой сочный голос заполнил комнату. – Можешь рыдать от слабости, растерянности, страха, наконец, от радости. Но в минуты величайшего горя – нет, нет, и нет. Зрители ждут от тебя именно слез. «Ну, понятно,» – говорят они, сочувствуя героине и слегка зевая. Нет, если хочешь потрясти тех, кто на тебя смотрит – забудь о слезах.

Тут Панторпа разревелась по-настоящему и выбежала из комнаты.

– Парис! – воскликнула Виния Руфина. – Ты слишком суров, – и, тоном ниже: – как я рада тебя видеть.

Только сейчас она осознала, в какой тревоге пребывала весь вечер. Тайный страх изматывал, высасывал силы. Теперь можно успокоиться. «Все будет хорошо, Фуск предостережет Париса. Актер спасен. И префект не нарушит приказа. Нечего опасаться императорского гнева».

– Как я рада видеть тебя, Парис, – повторила она так тихо, что актер не расслышал.

– Девчонка ленива, – говорил он. – Память у нее превосходная. «Октавию» запомнила со второго чтения. Голос сильный. Есть и главное: она верит в то, что делает. Но лень необоримая. Думает, можно сыграть сразу, по наитию. Труд, труд, тяжелый труд.

Фуск, прищурившись, наблюдал за гостем Винии Руфины. Впервые он видел великого актера так близко. Парис, сын актера Париса, казненного Нероном. По одним слухам, император расправился с актером из зависти, по другим – за сочувствие к христианам. Якобы Парис отказался начать представление, должное окончиться казнями.