Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть первая. Том четвертый

– Они предложили Вороне деньги, – Эйтингон шел в свою скромную комнату по заснеженному, зимнему Вашингтону, – лабораторию. Они, рано или поздно, доберутся до Норвегии, до завода тяжелой воды. Кто из ученых откажется от подобного? Эйнштейн, однако, он не от мира сего… – Наум Исаакович усмехнулся.

Паук сообщил, что президент, пока не подписывал распоряжения о создании нового проекта. Ферми, в Чикаго, начал работу над ядерным реактором:

– Это первый шаг, – объяснил Паук, – в Британии, в Бирмингеме, Фриш и Пайерлс ведут исследования по определению критической массы урана-235, необходимой для создания бомбы. Мы получаем информацию от союзников… – Мэтью, тонко, улыбнулся.

Насколько он знал, кузен Джон атомным проектом не занимался, но, несомненно, был в курсе дела. Мэтью сказал мистеру Нахуму, что, судя по всему, масса окажется небольшой:

– Не более тридцати-сорока фунтов. Любой бомбардировщик сможет взять на борт подобное оружие… – заметил Мэтью.

Эйтингон, на последней встрече с Петром, рассмеялся:

– Пусть Филби ведает атомными разработками, когда его в Секретную Службу возьмут. Твоя задача, просто встретиться с ним. Удостоверься, что он на связи с Берджесом и готов действовать. Скажи, что мы знаем, кто такой мистер О’Малли, – Эйтингон вытер пот со лба салфеткой:

– В столице едва снег сошел, а здесь вечное лето… – о мистере О’Малли сообщил Паук. Кузен, по его словам, продолжал работать в ФБР, но это было прикрытием.

– Я уверен, – заметил Мэтью, – что он трудится в ведомстве Даллеса. Я, правда, не могу ничего доказать, но краем уха слышал, что чикагский журналист, и мой родственник, одно и то же лицо… – описание мистера О’Малли у них имелось, со времен, когда Филби работал при штабе Франко. Эйтингон велел передать Стэнли, чтобы агент не волновался. Мистер О’Малли, кажется, надежно засел в Вашингтоне, не собираясь возвращаться в Европу:

– В любом случае… – Наум Исаакович поковырялся в зубах, – после обстрела Теруэля, Филби вне подозрений. Если бы мистер Горовиц захотел его раскрыть, он бы давно это сделал. Значит, он ничего не почуял… – Эйтингон не стал говорить Пауку, что мистер Горовиц тоже значился в коротком списке, подготовленном Кукушкой:

– Требуется страховка, – сказал себе Наум Исаакович, – если придет нужда, мы отведем подозрения от Паука. Пусть считают, что на нас работает другой мистер Горовиц… – у Паука появилась новая уборщица. Эйтингон, за гамбургерами, в неприметной забегаловке, весело сказал:

– Готовьтесь к отпуску в Швейцарских Альпах. Не сейчас, – Наум Исаакович пошевелил губами, – через год. Зимой сорок первого. Вы встретите очаровательную девушку, дорогой Мэтью, образованную, из богатой семьи. Случится любовь с первого взгляда, – пообещал Эйтингон.

Он был уверен, что Кукушка согласится:

– Она выполнит приказ, она солдат партии. Ее дочь комсомолка. То есть не комсомолка, но была бы, живи они в Москве. Никаких вопросов не возникнет, – за ликвидацию Раскольникова Кукушка получила очередной орден. У Петра тоже появилось Красное Знамя.

Сидя над газетами, Воронов понимал, что он не может идти в посольство. Тем более, он не имел права искать адрес Тонечки у кого-то еще. Начальство о девушке ничего не знало. Петр не хотел этого менять.

– Мало ли что, – вздохнул Воронов, – сначала надо привезти Тонечку и Володю в Москву… – он решил назвать сына в честь Ленина.

– Ленин здесь работал… – Петр обвел взглядом читальный зал, – Иосиф Виссарионович тоже. И Горский… – если бы Петр просматривал не только новости, но и светскую хронику, он бы узнал о назначенном на субботу венчании леди Антонии Холланд. На эти страницы Воронов не заглядывал. У него в читальне оставалось еще одно дело. Вернувшись в Москву после смерти Раскольникова, на Лазурном Берегу, Петр справился в картотеке. Полуседого еврея в пенсне звали Вальтером Биньямином. Биньямин навещал Советский Союз, в конце двадцатых годов. Он считался близким, к коммунистическим кругам. Петр заказал справку. Воронов узнал, что Биньямин дружит с Брехтом и левыми писателями. Писатель, как и многие, бежал из гитлеровской Германии. В библиотеке на Лубянке его книг не было, в Мехико Петр тоже их не нашел.

В Лондоне, ему принесли «L'œuvre d’art à l’époque de sa reproduction méchanisée», французский перевод эссе Биньямина, напечатанный в парижском журнале.

Он дошел до последнего абзаца:

– Человечество, которое некогда у Гомера было предметом увеселения для наблюдавших за ним богов, стало таковым для самого себя. Его само отчуждение достигло той степени, которая позволяет переживать свое собственное уничтожение как эстетическое наслаждение высшего ранга. Вот что означает эстетизация политики, которую проводит фашизм. Коммунизм отвечает на это политизацией искусства.