Александр Карпачев - Всегда живой

– Да я еще не особо проголодался.

Фелиция с недоверием посмотрела на него и, сказав, что принесет чебурек и пиво, удалилась на кухню, где у плиты трудились два узбека.

Немцы во всю глотку орали «О, майн либе Августин», им даже подпевали легионеры. Это было забавно. Но вот римляне ушли, и в кафе на некоторое время воцарилась тишина, а потом кто-то вскочил, крикнул «хайль», и два десятка глоток тихо затянули запрещенную «Дойчланд юбер аллес». «Вот подлые твари, – подумал Марк, скрытый от посетителей, забывших, что кто-то есть в подсобке, – надо узнать, из какого они отряда, спрошу у Фелиции». Но немцы пели так проникновенно, что Марк передумал – да какая, собственно, разница, пусть поют, в конце концов, они у себя на родине.

Потом немцы, видимо, удовлетворив свои патриотические чувства, во весь голос затянули «Дойче зольдатен»:

В общем, все равно что «Идет солдат по городу, по незнакомой улице, и от улыбок девичьих вся улица светла», только чуть грустнее популярной римской песни, где солдат не только идет по улице, но и призывает девушек сохранять верность и дождаться его, причем сам тоже ни-ни, хотя столько возможностей, ведь у него выходной.

Интересно, что они еще исполнят… Но петь немцы больше не стали, видимо, решили выйти на улицу и перенести песню в реальность, в зале задвигались стулья, скамейки, завязались споры, кто сколько заказывал и сколько должен. Марк доел замечательный сочный чебурек и допивал пиво, пение неплохо развлекло его, он выглянул из подсобки и сразу же наткнулся на взгляд Фелиции, который говорил – ну подожди еще немножко. Марк увидел, что часть солдат действительно ушла из кабака, а другая рассчитывается с Фелицией и собирает деньги на проституток, пытаясь добиться оптовой скидки и обещая, что все они сделают по-быстрому и девушек не задержат. Девушки стояли тут же и переминались с ноги на ногу.

Фелиция освободилась минут через десять. Девушки с солдатами протопали на второй этаж, кухонные рабы закрыли двери и начали уборку и мытье посуды, а они прошли в пристройку позади кухни, где, собственно, и жила Фелиция. Она обняла его и поцеловала.

– Может, сначала помоемся, а то день был тяжелый и жаркий, – предложила она, отодвигая занавеску от стены, граничащей с кухней.

Ох уж эта римская тяга к баням и мытью. За занавеской оказалась тыльная сторона печи, с пристроенной к ней керамической ванной с нагревшейся за день водой.

– А ты неплохо устроилась.

– Не жалуюсь, – сказала она, нежно прильнула к нему и стала снимать его одежду. – Только вот одна беда, вдвоем мы в ванную не войдем, давай я сначала тебя помою, – проворковала Фелиция и разделась.

У Фелиции оказалось ладно скроенное тело женщины, не достигшей тридцати. Причем сделана она была настолько гармонично, что глазу не за что было зацепиться, разве только за эту гармонию. В одежде она выглядела даже интересней. Если бы жители Земли отправили послание инопланетянам, чтобы те имели представление, как выглядит человек, мужчина и женщина, то женщину спокойно можно было бы рисовать с Фелиции. Все детали ее тела были настолько точно и тонко подогнаны друг к другу, что казалось, она не рождена, а сделана скульптором. Впрочем, так могло показаться только одному Марку: она не была красавицей, у нее не было ни одной черты, бросающейся в глаза. Она была приятна, мила, симпатична, и выглядела так, будто миллионы мужчин рассказали этому скульптору, какой, по их мнению, должна быть красивая женщина. А скульптор объединил все это в одной… На улице ее бы заметили, но никто бы не обернулся…

Фелиции было двадцать семь, она была дочерью вольноотпущенницы-проститутки и в юности сама занималась этим ремеслом. У самой детей не было, а, как позже призналась – три выкидыша.