Стивен Сейлор: Империя. Роман об имперском Риме

Клавдий вдруг дернул головой. Луций едва заметил его движение краем глаза, но оно не могло укрыться от собрания. Не был ли спазм знамением богов, о котором только что говорил магистр? Луций решил, что нет; каждый знал, что Клавдий с детства подвержен тику. Иногда конвульсия – это просто конвульсия. В толпе тем не менее тревожно зашептались.

Магистр притворился, что ничего не заметил.

– Луций Пинарий, какое авгурство покажешь ты нам сегодня, дабы установить, благосклонны ли боги к твоему членству в коллегии?

День выдался ненастный, и ответ был очевиден.

– Первой разновидности, – произнес Луций.

Все отступили, оставив Луция одного посреди Авгуратория. Он медленно повернулся вокруг своей оси, изучая небо. На юго-западе грозовые облака собрались гуще, и он указал на них литуусом. Авгуры столпились за спиной у юноши. Луций очертил литуусом квадрат. Слева направо тот вобрал в себя пространство от крыши храма Дианы на Авентинском холме до крыши храма Юпитера на Капитолийском; снизу доверху – расстояние от горизонта до зенита. Выделив небесный сегмент, Луций опустил литуус и принялся наблюдать и ждать.

Поначалу он был терпелив и старался не моргать, потом начал волноваться. Боги, включая Юпитера, не всегда подавали знаки. Вдруг молнии не будет? В таких обстоятельствах отсутствие знака воспримут как неблагоприятную ауспицию. Луцию почудилось, что сзади забормотали и зашаркали, будто авгуры тоже теряли терпение. Как долго полагается ждать? Решение должен принять старший авгур, в данном случае – император. Они могут простоять до ночи в ожидании вспышки – или Август завершит испытание уже в следующую секунду.

Сердце Луция бешено колотилось. Ожидание сводило с ума! Если ничего не произойдет, как с ним поступят? Что скажет отец? Он осознал, что сжимает литуус до побеления костяшек, сделал глубокий вдох и ослабил хватку. Другой рукой скользнул за пазуху, под трабею, и прикоснулся к золотому амулету.

И тут он узрел вспышку. В следующий миг позади приглушенно ахнули, а через несколько ударов сердца донесся удар грома. Далекая вспышка возникла слева, над самым храмом Дианы, но все-таки в пределах очерченной области. Молния слева считалась благоприятным знамением – чем дальше влево, тем лучше. Добрая ауспиция! Юпитер явно доволен. И тут, словно с целью развеять последние сомнения в его одобрении, в том же месте один за другим мелькнули несколько слепящих зигзагов, в сопровождении череды громовых раскатов. Для Луция далекий рокот уподобился восхищенному смеху богов.

– Ауспиция благоприятна! – вскричал магистр. – Есть ли здесь авгур, который считает иначе?

Луций оглянулся и отыскал в толпе отцовское лицо. Отец улыбался, как и те, кто стоял вокруг.

Похоже, улыбался и Август, хотя Луций не смог разобраться в выражении лица старика. В глазах императора не было радости, только усталость, а желтозубый оскал напоминал скорее гримасу.

– Полагаю, мы все сошлись в том, что ауспиция благоприятна? – спросил Август.

Толпа отозвалась кивками и согласными выкриками.

Магистр положил руки на плечи Луция:

– Мои поздравления, Луций Пинарий. Отныне ты авгур. Мудро пользуйся навыками и властью жреческого служения во благо Риму и с величайшим почтением к богам.

Затем он повернулся к Клавдию:

– Теперь ты, Тиберий Клавдий Нерон Германик. Какой вид авгурства покажешь ты нам сегодня, дабы установить благосклонность богов к твоему членству в коллегии?

Клавдий шагнул вперед:

– Я выбираю… – Он тяжело запнулся, как иногда с ним случалось; заикание мешало выговорить следующее слово. Наконец, плотно сжав губы, он выпалил: – П-п-птиц!

Толпа зашевелилась: большинство, включая Луция, было удивлено таким выбором. В грозовой день, когда молнии так и бьют, птицы наверняка попрятались по гнездам от ветра и дождя.

Но Клавдий, похоже, не сомневался в себе. Внимательно изучив небо, он обратился к северо-востоку – в сторону, прямо противоположную выбранной Луцием. Затем поднял литуус, чтобы очертить сегмент над Форумом и Эсквилинским холмом.

И выронил литуус, не закончив. У Луция невольно вырвался стон, который подхватило еще несколько человек. Клавдий всегда отличался неловкостью, но уронить посох авгура – знак безусловно дурной.

Август, если и смутился, вида не подал.

– Подбери литуус, – молвил он, – и принимайся за дело, юноша, да побыстрее, чем ошпаривают спаржу!

Толпа расхохоталась, напряжение спало. Император славился простецкими метафорами, которые в устах любого другого оратора сочли бы неуклюжими.