Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме

Среди тех, кто устремился поздравить юношей, был человек, которого Адриан усыновил и назвал своим преемником. Луцию Цейонию было изрядно за тридцать – слишком взрослый, чтобы привлечь императора в эротическом смысле, но тем не менее статный красавец. Адриан как-то раз обронил:

– Во всей империи не сыщешь мужа прекраснее Луция Цейония.

– Разумеется, ты выбрал его преемником не поэтому, – пошутил Марк.

– Не будь так уверен, – отозвался Адриан. – Если красота есть знак благосклонности богов, то Цейонию ее не занимать. Порой, глядя на него, я думаю, что усыновил бога.

Нынче же Марк не мог не заметить, что Цейоний выглядит не слишком хорошо: такой же, как Адриан, болезненно-бледный, да еще на глазах Марка он зашелся в таком приступе кашля, что был вынужден уйти со двора. Адриан проводил его обеспокоенным взглядом. Кто-то склонился к Марку и произнес в ухо:

– Юношу явят земле на мгновенье су́дьбы – и дольше жить не позволят ему [36].

– Фавоний! – вскинулся Марк. – Перестань извращать строки Вергилия и делать из них дурное знамение.

– Вергилий? Я и не знал, – ответил скурра. – Вообще-то, я цитировал императора. Я подслушал, как он сегодня пробормотал такие слова, едва увидел беднягу Цейония.

– Он тяжело болен?

– Похоже, Цезарь так думает. Мне сказали, что он составил для Цейония гороскоп и получил в высшей степени тревожные результаты. Несчастный Адриан! Стройно спланировал будущее, огородил империю, достроил храмы, мавзолей уже на подходе, очередной император выбран – и на́ тебе! Судьба преподносит непредвиденное фиаско. Поздравляю, кстати, с тем, что твой сын достиг зрелости, да еще в такой почтенной компании. Будущее Пинариев выглядит весьма радужным.

– Благодарю. – Марка привело в раздражение легкомыслие скурры, но он сумел любезно кивнуть.

– И даже блестящим, если позволишь, как забавная безделушка у тебя на груди. Как солнце, отраженное золотом!

Марк взялся за фасинум, который сегодня – в последний раз – надел поверх тоги, на всеобщее обозрение.

– Извини, – сказал он. – Мне надо к сыну.

Адриан уже вел юношей в частные покои сразу за Авгураторием. Для намеченного обряда Марк не нуждался в свидетелях, помимо императора и молодого Вера.

Маленькие тихие покои были обставлены скудно. В стенной нише выделялся бюст Антиноя. Об этом тоже попросил Марк, не пожелавший других изображений – только Божественного Юноши.

Император и Вер встали в стороне, Марк подошел к сыну. Теперь, когда публичная церемония кончилась, Луций полностью успокоился. Он улыбнулся, когда отец снял и воздел фасинум.

– Сын мой, ты много раз видел у меня на шее этот амулет. До меня его носил мой отец, а прежде – дед. Фасинум находился в нашей семье на протяжении многих поколений еще до основания города. Он хранил нас, направлял, придавал сил во времена испытаний. Теперь ты мужчина, и перед тобой целая жизнь во всей ее неизвестности. Сегодня я хочу передать фасинум тебе, чтобы ты никогда не был одинок перед лицом неведомого. Пусть он направит тебя, как направлял меня. И как его передали мне в присутствии императора – Божественного Траяна, – так и я хочу вручить его тебе перед Цезарем.

Марк надел сыну цепочку. Было странно видеть золотой талисман на груди другого, и Марк испытал секундное сожаление. Интересно, чувствовал ли подобное и его отец? Если да, то не обмолвился ни словом, и так же поступит Марк.

Примерно за час до начала пира юношей предоставили самим себе.

– Не знаю, как ты, – сказал Вер, – а я сниму тогу и выберу что-нибудь менее обременительное.

– Все равно же для пира придется снова в нее облачаться, – заметил Луций. – К тому же мне и переодеться не во что.

– Возьми у меня тунику, хотя она может оказаться коротковата. Не важно, теперь мы мужчины и вправе показывать ноги. Идем в мои покои.

В апартаментах Вера их встретила статуя Минервы. За углом кичился своим положением бюст Сократа, установленный на пьедестал. Роспись на стенах и потолке отсутствовала: ни изображений военных действий, ни соблазнительных сцен и танцующих дев, ни схватившихся гладиаторов – вообще ничего. Стены были выкрашены в безмятежный небесно-голубой цвет, который, по словам Вера, способствовал учебе и философским дискуссиям.

Когда оба сняли тоги и облачились в туники, внимание Вера приковал фасинум у друга на груди. Он попросил разрешения потрогать.

– Неужели он и впрямь такой старый, как говорит твой отец?