В. Волк-Карачевский - Кто правит миром

И я совсем не так жесток, как граф Л. Н. Толстой. Да и он, хотя и отличался упрямством характера, а тоже колебался, и то включал философические свои размышления в основной текст, то выносил в примечания. Ведь это очень удобно. Ну не хочется кому-то философских изысков – и не заглядывай в них. А захочется – открывай да и читай себе сколько душе угодно. Исходя из этого, я, уже совершенно не колеблясь, и вынес все, что только мог в приложения и пояснения, примечания и дополнения. А что показалось не столь увлекательным в основном тексте, отметил курсивом, чтобы разборчивому читателю легче пропускать то, что не по вкусу или вроде бы не интересно. Но не все же пропускают. Ведь разные бывают и читатели. Иной возьмет да и прочтет и примечания. И ничего, между прочим, не потеряет, а только приобретет тьму сведений познавательного характера, что никому не в тягость и даже, наоборот, многие из этих сведений могут быть чрезвычайно полезными и пригодятся в дальнейшей, по нынешним временам, многотрудной читательской жизни, а то даже и повлияют на его судьбу, такую непостоянную, капризную и переменчивую, что иной раз и не знаешь, чем запастись в расчете на ее зигзаг и неожиданные повороты.

Жан де Лабрюйер – Жан де Лабрюйер (1645–1696), французский писатель, автор знаменитой книги «Характеры, или Нравы нашего века», в которой обнаружил не только знание психологии, но и понимание суровых и непредсказуемых законов книготорговли. Посвящение Лабрюйеру не случайно; автор питает особое пристрастие к тонкой иронии и глубокой проницательности, казалось бы, беспечного француза.

Теория заговора… – Источник не установлен.

Какой роман… – Слова, приписываемые Наполеону Бонапарту (1769–1821), но, как справедливо отмечено, слова эти могли сказать о своей жизни довольно многие известные в XVIII веке люди, в том числе и указанные в подписи к этому эпиграфу. Как стало впоследствии известно, автор намеревался эпиграфом ко всей серии романов (или многосерийному роману, по авторскому определению) взять строки:

О чем, прозаик, ты хлопочешь?

Давай мне мысль какую хочешь:

Ее с конца я завострю,

Летучей рифмой оперю,

Взложу на тетиву тугую,

Послушный лук согну в дугу.

А там пошлю наудалую,

И горе нашему врагу!

(Стихотворение А. С. Пушкина (1799–1837) «Прозаик и поэт». 1825 г.). Однако, чтобы не вводить в заблуждение читателя, который мог бы принять многосерийный роман за роман в стихах наподобие «Евгения Онегина», автор сделал выбор в пользу фразы Наполеона, несмотря на то, что к самому Наполеону не питал никаких симпатий.

Екатерина II Алексеевна – София Фредерика Августа Анхальт-Цербстская, в замужестве Екатерина II Алексеевна (1729–1796), после смерти мужа от геморроидальных колик (императора Петра III Федоровича (1728–1762)) – российская императрица. Ах, Боже мой! Написав это имя, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы отложить в сторону свое с таким размахом начатое сочинение и тут же взяться за другое, посвященное только великой императрице, и только ей одной! С каким бы упоением рассказал бы я, как она совсем еще, можно сказать, юным, но любопытным подростком попала из далекой Германии в заваленную снегом Россию, где многие хотя и понимали по-немецки и даже по-французски, но только и делали, что говорили по-русски, где ее ждали и горести и обиды – и великое будущее; ведь в отличие от трудолюбивой, аккуратной, содержащей в строгом порядке все, что ни попадись под руку, но маленькой Германии – да еще как на грех и раздробленной, по числу дней в году, на 365 княжеств, один список которых устанешь читать, а запомнить их все под силу только человеку, обладающему поистине немецким усердием, так вот в отличие от этой Германии, Россия – страна великая, безалаберная, погрязшая в лени и беспорядках, где никогда ничего не положат на место, а если по случаю и положат, то потом по забывчивости и разгильдяйству все равно не сыщут на этом месте – но страна огромная, великая, и все в ней великое, в том числе и будущее, ожидавшее Екатерину, так потом для простоты и удобства и названную Екатериной Великой. Но я удержусь от соблазна отложить свое сочинение в сторону. Во-первых, из позаимствованного у все тех же немцев пристрастия к порядку, то есть из выработавшейся под их, немцев, влиянием привычки доводить до конца начатое дело, или хотя бы стараться, или хотя бы делать вид, что стараюсь – по крайней мере, для соблюдения приличий; не беря в пример какого-нибудь – пусть себе даже и графа – Л. Н. Толстого, размахнувшегося на предисловие (называется «Война и мир»), а самого романа о смутьянах, взбунтовавшихся от унылости коротких декабрьских полунощных дней в пронизываемом холодными ветрами призрачном городе, построенном спьяну царем Петром на время от времени текущей вспять реке Неве, дальше первоначального наброска первых глав так ничего и не написавшего по своей барской лени; и даже А. С. Пушкина, который писал, не в пример графу, коротко и складно, даже о тех же вспять обращенных водах Невы, но так и не дописал своего искрометного романа. Во-вторых, потому что мое сочинение будет столь пространно, что в нем хватит места и Екатерине Великой, как бы велика она ни была и сколько бы места ей со всеми ее скромными и нескромными спутниками не потребовалось. И в-третьих, я знаю, что читатели не любят сочинений, в которых одно действующее лицо. Им подавай побольше героев и героинь – и здесь я готов идти на поводу у читателей, готов к их неусыпному вниманию, снисходительности и любопытству, надеясь, что, удовлетворив их капризы и прихоти, смогу рассчитывать на увеличение числа этих самых читателей, число коих я мысленно сопоставляю с тиражом, который согласно закону, открытому одним чудаковатым, но пристрастным к разного рода вычислениям англичанином, прямо пропорционален гонорару – хотя его, гонорар, не так-то легко выколотить из никогда не переводящихся на нашей грешной земле издателей-книгопродавцев. Поэтому героев и персонажей в моем повествовании будет не просто много – их будет множество.