Генрик Сенкевич - За хлебом

Вскоре оказалось, что одни поселенцы уплатили больше, другие меньше, но, что еще хуже, никто не знал, где находится его участок и как размежевать землю. Поселенцы остались без всякого руководства, без всякой власти, которая могла бы упорядочить их дела и разрешить споры. Им было непонятно, как им надлежало работать. Немцам хотелось бы взяться всем вместе за рубку леса, затем на очищенном пространстве они поставили бы общими усилиями дома и тогда бы начали отмерять для каждого приусадебный участок. Что же до Мазуров, то каждый из них хотел сразу получить свою землю, строить свой дом и рубить лес на своем участке, к тому же каждому хотелось захватить место на поляне, где лес был реже и ближе вода. Из-за этого происходили споры, которые еще более разгорелись, когда однажды появился, как снег на голову, фургон некоего господина Грюнманского. Этот господин Грюнманский приехал из Цинцинната, где живут немцы, и там, вероятно, назывался просто Грюнман, но в Боровине прибавил себе «ский», должно быть, для того, чтобы лучше шла торговля. Фургон у него был крытый, с холщовым верхом, на котором по обеим сторонам чернела надпись крупными буквами: «Салун», а внизу меньшими буквами: «Бренди, виски, джин».

Каким образом фургон этот добрался невредим через опасную пустыню между Кларксвиллом и Боровиной, как его не ограбили степные разбойники и почему индейцы, которые бродят небольшими отрядами возле Кларксвилла, не сняли скальп с головы господина Грюнманского — это осталось его тайной; важно то, что он приехал и с первого же дня дела его пошли отлично. И с этого жe дня поселенцы начали ссориться. Ко множеству споров из-за участков, из-за орудий, из-за овец, из-за мест у костра прибавились недоразумения из-за совсем пустячных причин. Ни с того ни с сего в поселенцах заговорил некий провинциальный американский патриотизм. Пришельцы из северных штатов стали восхвалять свое прежнее местожительство, в то яге время хуля колонии южных штатов, и наоборот. Вот тут-то можно было услышать образцы американо-польского диалекта, заштопанного английскими нитками всюду, где образовались прорехи в польской речи вследствие оторванности от родины и пребывания среди чужих.

— Что вы так расхваливаете свои южные кантри [10] Country — области (англ.). ,— говорил, например, парень из Чикаго. — У нас, в Иллинойсе, куда ни взглянешь, везде рейбред [11] Rey-bread — ржаной хлеб (англ.). , а если каром [12] Саг — железнодорожный вагон (англ.). милю проедешь, то тут тебе и сити [13] City — город (англ.). . Пойдешь на ферму, захочешь дом построить, незачем лес рубить, а купишь ламбер [14] Lumber — строевой лес (англ.). — и баста, а у вас что?

— У нас один каньон [15] Canyon — здесь: ущелье с золотыми россыпями (англ.). больше стоит, чем все твои поселки.

— Какого черта ты меня тычешь? Я там был «сир» и тут буду «сир», а ты кто такой?

— Потише, а то возьму шингелс [16] Shingle — камень (англ.). либо утоплю тебя в крике [17] Creek —речка (англ.). , если злишься. Что тебе за бизнес до меня!

— Чего ты меня фулишуешь? [18] Фулишнровать (от англ. foolish) — считать дураком. Нужен ты мне очень!

Вообще в колонии дела шли плохо, так как поселенцы напоминали стадо овец без пастуха. Споры из-за делянок все учащались. Дело доходило до побоищ, в которых выходцы из одних городов или колоний объединялись против выходцев из других местностей. Правда, люди более опытные и более рассудительные постепенно приобретали авторитет и власть, но не всегда могли их удержать. Только в минуты опасности инстинкт самосохранения заставлял забывать ссоры. Когда однажды вечером какие-то индейцы украли с десяток овец, мужчины, не задумываясь, бросились в погоню всем скопом. Овец отобрали, а одного вора избили так, что вскоре он умер, и в этот вечер в лагере царил полнейший мир; но на следующее жe утро опять поднялась драка, когда стали корчевать пни. Впрочем, мир наступал иногда и по вечерам, когда музыкант играл не танцы, а разные песни, которые каждый слушал в далеком прошлом, еще у себя дома, под соломенной кровлей. Сразу стихали разговоры. Крестьяне окружали музыканта, шум леса вторил ему, пламя костров шипело и стреляло искрами, а они стояли понуря головы, и души их улетали за море. Нередко луна уже высоко стояла над лесом, а они все еще слушали. Но за исключением этих кратких минут жизнь в поселении все более разлаживалась. Беспорядок возрастал, зародилась ненависть. Это маленькое общество, заброшенное среди лесов, почти оторванное от остального мира и оставшееся без руководителей, не могло и не умело найти выход из создавшегося положения.