Генрик Сенкевич - Наброски углем

Писарь подошел к столу. В ту же минуту подлетел к нему Шмуль с рюмкой рому. Золзикевич понюхал, поморщился и уселся за стол.

С минуту царило молчание. Наконец Гомула заговорил:

— Пан писарь!

— Что тебе?

— А правда это, что говорят насчет леса?

— Правда. Только прошение надо вам подписать всем миром.

— Ну, уж я-то не стану подписывать,— заявил Репа, не любивший, как и все крестьяне, подписывать свою фамилию.

— Тебя никто и не просит. Не подпишешь, так ничего и не получишь. Это твоя воля.

Репа чесал затылок, а писарь, обращаясь к войту и гласному, стал разъяснять официальным тоном:

— Насчет леса — это правда, только каждый обязан огородить свой участок, чтобы не было споров.

— Пожалуй, забор будет дороже стоить, чем лес,— вмешался Репа.

Однако писарь не обращал на него внимания.

— Стоимость заборов,— продолжал он, обращаясь к войту и гласному,— оплачивает казна. Вы еще на этом заработаете, потому что на душу приходится по пятидесяти рублей.

У Репы заблестели глаза.

— Ну, раз так, то и я подпишу. А деньги-то где?

— У меня,— ответил писарь. — А вот и документ.

С этими словами писарь достал вчетверо сложенный лист бумаги и что-то прочитал,— что именно, мужики, правда не разобрали, но были весьма довольны... Если бы Репа не был так пьян, он бы, наверное, заметил, как войт подмигивал гласному.

Затем — о чудо! — писарь достал деньги и сказал:

— Ну, кто первый?

Войт и гласный подписали, но когда Репа взялся за перо, Золзикевич отодвинул документ и спросил:

— Да ты, может, не хочешь? Тебя ведь никто не принуждает.

— Как это не хочу?

Писарь кликнул Шмуля.

Тот мигом появился в дверях:

— Что пану писарю угодно?

— Будь п ты свидетелем, что все тут делается без принуждения.

А потом снова спрашивает Репу:

— Да ты, может, не хочешь?

Но Репа уже подписал, причем посадил здоровенную кляксу, потом взял у писаря деньги, целых пятьдесят рублей, спрятал их за пазуху п крикнул:

— А ну-ка, давай еще рому!

Шмуль принес, все выпили. Отдохнули и еще выпили. Потом Репа сложил руки на коленях и задремал.

Несколько минут он так сидел, покачиваясь из стороны в сторону, наконец свалился со скамьи и, пробормотав: «Господи, помилуй меня, грешного!», уснул.

Репиха за ним не пришла, так как под пьяную руку ей не раз от него попадало. На другой день он просил прощения и целовал у нее руки. В трезвом виде он дурного слова ей не говорил, а от пьяного ей частенько доставалось.

Так Репа и проспал в корчме всю ночь. Проснулся он с восходом солнца и глаза вылупил: видит, что лежит не в своей избе, а в корчме и не в задней каморке, где они сидели вчера, а в общей, где была стойка.

— Во имя отца, и сына, и святого духа!

Он еще раз осмотрелся кругом. Солнце уже взошло и сквозь порозовевшие стекла заглядывало за стойку. У окна стоял Шмуль в молитвенном облачении и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко молился.

— Шмуль, собачий сын! — крикнул Репа.

Но Шмуль будто и не слышит и продолжает молиться.

Тогда Репа стал себя ощупывать, как делает всякий мужик, проспавший всю ночь в корчме. Нащупав деньги, закричал:

— Иисусе, Мария! А это что?

Между тем Шмуль, кончив молитву, спокойно, с серьезным лицом и не спеша, подошел к нему.

— Шмуль, что это за деньги?

— А ты, дурак, и не знаешь? Да ты же вчера сговорился с войтом идти за его сына в солдаты, и деньги взял, и контракт подписал.

Тут только мужик побелел как полотно, сорвал с головы шапку, повалился наземь и заревел, да так, что стекла задрожали.

— Ну, пошел вон, ты, солдат! — флегматично сказал Шмуль.

Спустя полчаса Репа подходил к своей избе. Марыся уже стряпала обед; услышав, как скрипнули ворота, она бросила все и, сердитая, выбежала ему навстречу.

— Ах ты, пьяница! — начала она. Но, взглянув на него, сама испугалась: на нем лица не было. — Что с тобой?

Репа вошел в избу, но не мог вымолвить пи слова: сел на лавку и низко опустил голову. Однако жена до тех пор его расспрашивала, пока не выпытала всего.

— Продали меня! — простонал он наконец.

Тут уж и она заголосила, он за ней, а ребенок, испугавшись, тоже начал орать что было мочи; Кручек завыл так жалобно, что из соседних изб выскочили бабы с ложками в руках и стали спрашивать друг друга:

— Да что там случилось у Репы?

— Поколотил он ее, что ли?

Между тем Репиха голосила еще громче своего мужа, потому что любила его, бедняжка, больше всего на свете.