Курт Давид: Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Таргутай вытер жирные руки о волосы, и на этом трапеза завершилась. Слегка приподняв голову, он увидел наши связанные ноги и хриплым голосом спросил:

— Неужели у строптивого Темучина отросли четыре ноги и он будет теперь пастись вместе со своими овцами?

На что Темучин ответил:

— Неужели Таргутай, который некогда дружил с ордой моего отца, настолько состарился, что не может отличить барана или овцу от двух друзей?

Подбежавший к нам стражник схватился за меч, но Таргутай поднял руку:

— Оставь их! Я уважаю разум, потому что он острее меча. Тот, кого я вижу, достойный сын Есугея: волосы у него черные, глаза сверкают, речь исполнена смысла. Он как необъезженная лошадь. Когда ее заарканишь, она бесится и встает на дыбы. Значит, нужно ее укротить, унизить, замучить, заставить голодать. Закройте его в кане и отдайте ключ мне. Так он скорее поймет, что я не только владыка моих тайчиутов, но что весь его скот и все его пастбища отныне тоже мои! Его орда — моя орда, и его воля будет повиноваться моей воле.

А теперь, видно, пришел черед человека, который однажды солнечным утром пошел наловить рыбы. До сих пор меня не удостаивали ни словом, ни взглядом.

— Я велел поймать только одного, — сказал предводитель тайчиутов, — но раз ты не оставлял его ни днем, ни ночью, а он назвал тебя своим другом, я прикажу и тебя запереть в кане. Ты не сын предводителя или вождя орды, ты мне уже завтра утром скажешь, будешь ли служить мне, или умрешь от моей руки. Цена твоей жизни ничтожна, твоя смерть никого не воспламенит. Ты все равно что листок, который порывом ветра сорвет с дерева. Кто заметит унесенный ветром лист?

— Сколь ни ничтожна моя жизнь, слова Таргутая придают ей вес!

— Ты смерти не боишься?

Один из стражников замахнулся на меня плетью.

— Приставьте к ним обоим вместо храброго воина этого дурачка, одноглазого мальчишку-конюха, чтобы они поняли — для меня они всего лишь голодные степные крысы!

И нас вытолкали из его юрты.

Ночью на небе не пробежало ни облачка, лунный свет был таким сильным, что даже звезды померкли. Он словно облил серебром юрты орды тайчиутов. На деревянных ярмах, в которые нас заключили, можно было разглядеть каждую трещинку. Мы стояли неподалеку от шатра Таргутая, но на таком расстоянии друг от друга, что, если бы попытались перекинуться хоть словечком, его обязательно услышал бы стерегший нас мальчишка-конюх.

Время от времени в лунном свете между юртами скользили какие-то тени, и все они исчезали в юрте Таргутая.

То бесстрашие, с которым я предстал перед вождем тайчиутов, недолго сопутствовало мне в ночи. Тягостное ярмо сдавило мое мужество и надежду, потому что я привык сражаться в открытую. Я охотился на волков и антилоп, побеждал лосей и медведей, и никогда страх не закрадывался в мое сердце, даже тогда, когда мне грозила гибель — ведь и тогда я видел гордость победителя в глазах зверя, и от этого сил у меня прибавлялось. Однако у Таргутая для меня не нашлось ничего, кроме ярма, колодок и обидных слов. И после этого служить ему? Наши старики говорили: кто служит чужакам, будет с мясом и кумысом, но разве его жизнь не будет в ежечасной опасности?

В юрте Таргутая пели, праздновали победу над Темучином и орали во всю глотку, как в то утро, когда ворвались в нашу орду у Керулена. Один из слуг принес одноглазому мальчишке-конюху вареную баранью ляжку и глубокую миску с молоком. Тот так чавкал и громко прихлебывал, что было слышно за две юрты. А потом бросил обглоданную кость к ногам Темучина. У реки ржали лошади, на другом берегу выли трусливые волки.

В степной ночи есть час, когда все замирает и становится так тихо, будто она хочет проскользнуть в вечность, не пробуждая спящих ото сна и не выпуская бодрствующих за край ночи. Все вокруг цепенеет, ветер утихает, и лишь луна ходит над лесами, реками и пастбищами, ощупывая кусты и юрты. Я ощутил, что вот-вот что-то случится. И тут Темучин сорвался с места, побежал на одноглазого мальчишку и ударил его деревянным ярмом прямо в горло. Наш страж рухнул в траву, а мы с Темучином побежали к реке.

Залаял пес тайчиутов.

Заплакал ребенок.

Мы вспугнули ночную птицу, которая с криком полетела над рекой. Ступив в воду Онона, мы брели в сторону камыша, пока отливающая лунным серебром вода не достала нам до подбородка. С ярмом на шее и связанными руками далеко не убежишь, подумалось мне. Мы замерзли, но стояли в Ононе молча, хотя рады были бы переброситься словом. Но надо молчать: в такую ясную лунную ночь, когда воздух прозрачен, вода может донести звук наших голосов до орды тайчиутов. Впервые в жизни я боялся восхода солнца, потому что оно принесет мне не утреннюю тишину, не прогнувшуюся от росы траву, не мечты о пойманной рыбе, а смерть, если я откажусь пойти в услужение к Таргутаю. Поднять руку на Темучина они не осмелятся. Если сын Есугея погибнет, другой вождь наследует ему, отомстит за его смерть и подчинит себе племя, убившее Темучина. Есть много вождей, которые могут похвастаться более славными и могучими предками, чем Таргутай.