Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Вдруг лошадь Бата как-то накренилась и повалилась на льдистую корку снежного покрова, которую ветер вылизал до блеска. Тенгери и другие из его десятка поспешили к нему, чтобы высвободить из стремени его ноги — караковый жеребец придавил Бата. Когда Хунто это удалось, все заметили, что жеребец сломал переднюю и заднюю ноги. В состоянии, близком к умопомрачению от радости, Тенгери и все остальные навалились на обреченное животное, вспороли ему ножами жилы и жадно пили его горячую кровь, а потом уже наелись вдоволь жареной конины. С наступлением темноты они закапывались в снег, жались друг к другу и ворочались, как звери, пока не забывались тяжелым сном, заметенные снегом.

Тенгери каждую ночь являлась во сне Саран, ведь он целыми днями только о ней и думал. Он видел ее бредущей рядом с повозкой и переворачивающей лицом кверху каждого лежащего на снегу воина, а вдруг это он, Тенгери? Она, конечно, тоже целыми днями думала только о нем. Он тихо шептал под снегом ее имя, и ему чудилось, будто он слышит в ответ: «Черный!» Как это страшно, когда тебе ночь за ночью снятся упавшие на снег воины и белые скелеты лошадей! Или казни! Просыпаясь, Тенгери всякий раз спрашивал себя: «Жива ли она?» И иногда стонал сквозь зубы: «Газель!»

Тогда Бат толкал его рукояткой плетки в бок.

— Какие тут газели? Привиделись они тебе, что ли, газели эти? Здесь даже волка не встретишь!

Сколько раз Тенгери давал себе слово не думать больше о бредущей за повозкой и вглядывающейся в лица трупов Саран. Он заставлял себя мысленно возвращаться к дням мирной жизни у Керулена, к голубой реке и синему небу над ней, к камню с изображением Саран, которое он так и не закончил. И наконец, к призывному звуку трубы из лагеря: «Война!» Тогда он, ликуя от несказанной радости, погнал своего гнедого к юрте, стоявшей у вершины округлого холма, где его ждала Саран. Едва увидев друг друга, они оба воскликнули: «Война!» И скрылись в юрте, где обнялись и шептали друг другу, забыв обо всем: «Война! Теперь мы сможем бежать! Мы убежим! Наконец-то!» Тогда, конечно, никто из них и представить не мог, какие тяготы их ждут в горах. И вот они в самом сердце Тянь-Шаня, перед ними его перевалы, ледники и вечные снега. Тенгери думал: «Отсюда обратного пути нет, отсюда не убежишь. Саран знает это теперь не хуже меня. Она знает, что мы можем встретиться в долине по ту сторону гор, если каждый из нас отдаст за это все! И значит, нам предстоит пробиться сквозь этот мир льда, снега, порывистого ветра и лежащих при дороге мертвецов. Только после этого мы можем попытаться добиться того, к чему стремимся! Ты слышишь меня, Газель?» Ответом ему был только ветер.

Однажды Бат сказал, обращаясь к нему:

— Время между походом в империю Хин и этим походом мне не понравилось. Мне вообще не нравится, если я не на войне. Тогда я сам не свой, не знаю, кто я и зачем я.

Тенгери ничего ему не ответил, и Бат продолжил:

— Может, мне пасти овец, как старикам или одноглазым? Или ловить рыбу? Клянусь богами, я привык добывать на войне все, что мне хотелось и было нужно: овец и золото, жемчуг и коз, серебро и женщин!

Десятник громко рассмеялся, но смех его был горьким, это был смех через силу, который недолго длится.

— Знаешь, Тенгери, как я радуюсь, когда верхом на коне, с луком и мечом молнией набрасываюсь на врага!..

— Ты так говоришь, Бат, будто тебе хочется сесть здесь на снег и умереть!

— Если меня что и страшит, то только моя старость! Она накинулась на меня! Она сковывает мои руки и ноги, они болят! Скажи: может быть, эти проклятые горы и пропасти и есть наши враги?

Вот до чего договорился Бат на шестьдесят второй день похода через Тянь-Шань. Они как раз закопались в снег неподалеку от гребня высокой горы.

— Шестьдесят дней без солнца! Для монгола это все равно что быть похороненным заживо под чужим небом!

Несколько дней назад произошло страшное и неслыханное. Никто об этом не говорил вслух, но все только об этом и думали: страшным порывом ветра с ледника смело в пропасть сто восемьдесят девять воинов вместе с их лошадьми. Многие рассуждали так: выходит, на заснеженных вершинах все-таки восседают боги, а то, что они, вершины, все время окутаны непроницаемыми облаками, означает, что боги желают оставаться невидимыми. А почему? Очень просто: боги всегда негодуют, когда люди проникают в Небесные горы. Вот они и напустили на монголов злую снежную бурю, которая шутя сбросила в пропасть две сотни всадников.