Юзеф Игнаций Крашевский - Орбека. Дитя Старого Города

Мира, всегда чрезвычайно чувствительная, едва это дошло до её уха, побледнела, глаза её заискрились, сорвалась с сидения и побежала к дверям, как бы пытаясь предотвратить какое-то неприятное и не впору явление.

Но едва пробежала несколько шагов, этот голос дошёл до салона уже отчётливей. Очевидно, хозяйка пыталась избавиться от какого-то навязчивого пришельца, который вламывался силой.

– Но почему же нет входа, дорогая Мирцу, amour chèri! – воскликнул за теми дверями незнакомый гость.

А через мгновение:

– Ну, что это? Что это? Если бы я был немного захмелевшим, но je suis de bonne sociètè, глупости и неприличия не сделаю. Но пустите! Что это! J’ai donc mes entrèes и не напрасно! Салона от меня защитить не можете, когда…

Тут как бы речь была сдавлена приложенной к устам ладонью, а через мгновение хозяйка вбежала в салон, испуганная, пунцовая, и упала при Орбеке на стул.

– А, что за несносная авантюра… – сказала она с поспешностью, – человек… которого терпеть не могу… навязчивый… и всегда во хмелю… и такой грубиян… а, прошу прощения. Но где же Иероним?

Однако, прежде чем Иеронима удалось вызвать с балкона и докончить эти слова, на пороге показалась очень оригинальная фигура.

Был это немолодой мужчина, в парике, на котором качалась несуразно надетая шляпа-треуголка; одетый по-французски, при шпаге, с кружевным жабо, с пальцами, блестящими от перстней, с красным лицом, опухшим, явно спитым, отвисшими губами, слезящимися глазами, настоящий тип старого гуляки. Хотя он опирался на трость с деревянным набалдашником, качался на ногах. Насмешливо зажмуренными глазками он повёл по собранию.

– Bonsoir la compagnie! – произнёс он грубым голосом. – А это кто? – спросил он, указывая тростью на Орбеку.

Но, подняв трость, он должен был ухватиться за дверной косяк.

– Au diable! Вино великолепное и голову штурмующее не на шутку у этого нашего амфитриона. Pardon! Возвращаюсь с обеда. A, je viens cuver mon vin chez la bonne petite Mira.

Говоря это, он как-то дошёл до стула и упал на него всей тяжестью, аж мебель закачалась.

Нетрудно было догадаться, что человек, который в таком состоянии так смело входил к женщине, должен был иметь на это какие-то права. Мира также чувствовала, как её убило это явление спившегося чиновника. Но – был это один из её поклонников, которого некогда, по-видимому, хорошо общипала, ещё иногда давал из себя выщипывать по золотому перу. Что же тут было с ним делать?

С чрезвычайной самоуверенностью склонилась Мира к уху Орбеки.

– А! Прошу прощения, пан! Это шамбеляниц, мой кровный, грустный человек, с той фамилией! О, мой Боже! Оn abuse de notre faiblesse, не имела никогда отваги выпроводить его. Это человек, которого ненавижу. Прошу вас, в таком состоянии прийти к женщине!

Орбека, уже ослеплённый, мог только соболезновать судьбе Миры, но не вчитывался в глубину этой катастрофы.

Тем временем притянутый Иероним вышел с балкона и, может, не без некоторого чувства удовлетворённой мести увидел шамбеляница, которого случай привёл, чтобы расколдовать так сильно околдованного Орбеку. Пришедший заметил его.

– А! Ты также тут? Правда! Ты тут теперь на службе! Где же la petite? Кто там с ней? C’est du nouveau?

Он покачал головой.

– Мирцу, – откликнулся он, – всё-таки когда приходит старый приятель, из памяти, если не к его сердцу, то к его опорожнённому кошельку, стоит ему улыбнуться. O est-elle? За вазонами. Знаю этот уголок, но мне там бывало тесно.

Люльер, сначала также немного посмеявшаяся этой авантюре, сжалилась над подругой. Грубый гость поглядел на неё, она погрозила ему на носу.

– А! Ты тут! Прошу прощения, не заметил, – махнул себя по голове. – Однако же я вошёл в шляпе, но мне тут всё можно. Мира est une bonne petite.

– Но тихо, ради Бога, – топая ногой, произнесла Люльер, – уважайте…

– Ну, что мне уважать? Гм? Тебя? Farceuse? Или её? Или тех, что бывают? Pardon!

– Шамбелянцу! – крикнула Люльер. – Je vous ferai mettre á la pôrte.

– Ну, попробуйте, на это нужны четыре человека, а столько у вас нет, пожалуй, взяли бы где-нибудь взаймы.

– Что же с тобой стало? – спросила Люльер. – Обезумел что ли?

– Но нет. Я был на обеде у Н. Ха! Был ли это только обед? Нет! Это был завтрак, да, и мы пили… напивались… Выходя оттуда… Кто же меня сюда привёз? А! Приятель… Я подумал, куда пойти; домой не к спеху. Сын мог мне выдумать ту штуку, что Хам Ною, я был бы вынужден его проклинать, а это неприлично. Думаю, а куда же, если не к той маленькой Мирци, которую люблю. А! Слово чести, сегодня мою любовь чувствую помолодевшей…