Юрий Колонтаевский - Люди как реки

В педагогике нет теоретиков – это было его убеждением, есть лишь практики – Сухомлинский, Макаренко, множество других.

Педагогика вся в жизни, текучей, изменчивой, ставящей в тупик на каждом шагу.

Педагогика в реальном классе, у реальной доски, перед множеством душ, среди множества ускользающих характеров.

А теория, что ж, она тоже нужна, он отрицать не станет, но это должна быть теория, оплодотворенная практикой, каждым своим выводом работающая на практику.

«Незаметно сам становишься теоретиком, – трунит над собой Сергей Антонович, – а урок между тем идет и спор выдыхается…»

– Молодцы, – сказал он, – поработали отлично. А теперь запишем в конспект главное.

И тогда случилось то, чего подсознательно ждал он едва ли не весь урок. В углу, где сидел этот странный и тихий парень, фамилии которого Сергей Антонович, как ни старался, не мог вспомнить, что-то звонко упало на пол, покатилось. Парень проворно нырнул под стол и немедленно стало ясно, в чем дело: лицевая панель лабораторного стенда, стоящего справа от него, зияла пустыми отверстиями под приборы – самих же приборов как не бывало. Из отверстий торчали концы проводов.

«Умелец, ничего не скажешь, – думал Сергей Антонович спокойно. Воришка безмолвствовал под столом и совсем не спешил появляться оттуда. – А ведь как хотелось в одном кабинете разместить класс и лабораторию, сколько баталий пришлось претерпеть, прежде чем удалось доказать. Неужели прав Раскатов – нельзя, отвлекает и вот к чему ведет…»

– Ну что ж, вылезай, – предложил он миролюбиво, и парень тотчас же появился. – Как твоя фамилия, напомни.

– Родионов.

– Скажи мне, Родионов, зачем ты приборы ляпнул?

Класс дрогнул от хохота.

– Я не ляпнул, – невозмутимо объяснил Родионов, дождавшись тишины.

– Извини, – сказал Сергей Антонович, – я действительно выразился грубовато. Значит, позаимствовал? – Родионов утвердительно кивнул головой. – Когда вернешь?

– Сейчас.

– Молодец, Родионов, понимаешь. Садись. И конспект открой, Родионов. А после перерыва пойдешь к доске, – повысил голос Сергей Антонович. – Видать, ты у нас большой знаток электротехники.

Общий хохот и, как продолжение, звонок.

– Пе-ре-рыв, – сказал Сергей Антонович по складам.

Все повскакивали, побежали к двери.

– А ты что же, Родионов? – спросил он, обнаружив парня у двери, тот виновато мешкал.

– Я не буду больше, – сказал Родионов, пряча глаза.

– Не сомневаюсь. Если бы сомневался, выдал бы на орехи. А зачем ты приборы взял? Не для баловства же?

– Хочу тестер сделать.

– Что же не попросил?

– Я просил. У Раскатова. У него целый ящик таких головок. Он не дал.

– Понятно. Но почему не попросил у меня, а решил стибрить, вот что интересно.

Родионов молчал.

– Договоримся так. Ты теперь же эти приборы поставишь на место. Отвертка есть? – Родионов достал из кармана отвертку, показал. – Вот и отверткой запасся – кража со взломом. А головку я тебе подарю, есть у меня отличная головка, сам когда-то думал тестерок сделать, да все руки не доходили. Дам я тебе головку. Работай, Родионов!

Игорь Алексеевич Разов, заместитель директора по учебно-воспитательной работе, появился в училище в половине одиннадцатого.

Он стремительно, как привык, преодолел пустой теперь вестибюль главного входа, легко взбежал на третий этаж по широким мраморным ступеням парадной лестницы, на одном дыхании миновал коридор и приемную, кивнув на ходу секретарше и отметив на себе ее ошарашенный взгляд, содержащий неизменное сочувствие всем и вся. Скользнул в кабинет директора, в котором расположился на время его отсутствия по болезни, плотно притворил за собой тяжелую, обитую коричневым дерматином дверь.

И сразу же обмяк, расслабился, почувствовав себя в безопасности, сил осталось только на то, чтобы донести себя до любимого покойного кресла у окна и упасть мешком в податливое, на все согласное его нутро.

Сбитое бегом дыхание скоро унялось, в голове Разова сложились первые сообразные мысли и содержали они непоправимость свершающегося зла. Подавленный очевидностью вины другого человека, себя самого он все еще мыслил непричастным.

…Телефон зазвенел в начале двенадцатого, он только выключил телевизор и заперся в ванной. Он слышал звонок сквозь шум льющейся воды, так поздно могла звонить только теща. Елена сняла трубку, долго молчала, потом заговорила громко и виновато – и тогда он сообразил, что этот звонок по его душу.