Дарья Аппель - Девятый всадник. Часть 3

Я примерно рассказал, что чувствую при этом.

«С вашим даром вам нужно было действительно идти на медицинский факультет… Я бы на вашем месте так и поступил», – заключил граф.

«Вы не первый, кто мне это говорит», – ответил я.

«Тем более, надобно было последовать советам», – подхватил Попо. – «Не зря же вам их давали».

«Медицина – ремесло», – откликнулся я, искренне не понимая, почему мой собеседник не видит того, что понятно было каждому остзейцу без объяснений. – «Не для дворян. Так, по крайней мере, мне всегда твердили. Моя семья бы не простила, если бы вместо военной стези я выбрал бы какую иную».

«Вот из-за таких взглядов и получаются революции», – заметил мой собеседник. – «Честный труд на благо ближнего для высших сословий полагается недостойным. А паразитический образ жизни – единственное, что причитается аристократу. Неудивительно, почему те, кто был вынужден кормиться от трудов своих, отдавая целые доли своих доходов на поддержание паразитов, решили поменять положение дел радикальным путем».

«Вы не правы в одном. У дворянина есть одна обязанность, коей нет у всех прочих. Обязанность умирать и убивать», – глухо произнес я.

Прошло много лет, а мысли этой я до сих пор держусь.

«Надо же. Я полагал, будто бы защищать Отечество – долг каждого порядочного гражданина», – проговорил Строганов. – «Не только дворянина».

«У нас нет граждан, а есть подданные», – напомнил я ему простую истину.

«И очень зря», – вырвалось у него.

Менее всего я желал спорить с ним на подобную тему. Здесь мы весьма расходились.

«Давайте говорить не о том, что будет в грядущем, а о нашей с вами реальности», – произнес ровным тоном я, зажигая очередную сигару, уже четвертую за вечер. Без табака на подобные темы говорить невозможно, по крайней мере, мне.

«Реальность такова, что истинно свободны у нас лишь высшие сословия», – продолжил я. – «Те, что не платят подати. Любовь к Отечеству, как и любовь вообще – это проявление свободной воли свободного человека. Каким образом солдат – бывший раб, взятый в армию по рекрутскому набору – или крестьянин может любить Россию? Тем более, если он видит, что те, кто страной руководит, не делают ничего, дабы облегчить его бремя».

Попо уставился на меня так, словно я превратился в некоего пророка библейских времен. После Строганов признался, что в тот вечер я его постоянно удивлял своими рассуждениями. Он полагал меня куда глупее.

«Таким образом», – я не давал ему вставить ни слова, поддержанный порывом вдохновения. – «Ежели вдруг на Россию нападет враг, то можно полагать, будто основная часть населения может – вполне вероятно – перейти на его сторону. Особенно ежели этот враг будет говорить о том, что принесет свободу рабам и отмену податей всем остальным».

«Вы рисуете очень мрачную картину будущего, Христофор Андреевич», – отвечал Строганов. – «Но я думал о том же. И даже говорил о сем с князем Чарторыйским, когда объяснял ему причину распада Польши… Он очень оскорбился. Но на деле, я прав – Польшу сгубило рабство. И ее шляхта».

Еще бы сей пламенный патриот и представитель высшей аристократии своей державы не обиделся!

«Но впоследствии князь Адам признал мою правоту…», – продолжал задумчиво мой приятель. – «И я рад слышать, что и вы со мной согласны! И вообще, убеждаюсь, что у нас куда больше сторонников, нежели кажется на самом деле».

Я проговорил:

«В деле, которое вы решили предпринять, нет места мелочному соперничеству. И я настолько же далек от него, как и вы».

Эта фраза сделалась нашей декларацией дружбы. После нее мы оба поняли, что будем соратниками.

На деле все, конечно, сложилось вовсе не так гладко… Даже и со скандалом.

«Но все же… Вы про Ники Новосильцева тогда говорили?» – спросил Строганов на прощание.

Я кивнул, но осторожно добавил:

«И не только про него. Не все ваши друзья таковыми являются в сердце своем».

…Уезжал от него я вдохновленный. Вечером, у себя я вкратце изложил мысли на бумаге. Выглядели они отлично, но им не хватало практического, поэтапного плана с конкретными сроками. Обычное рассуждение на вольную тему, ничего особенного. Я чувствовал, что этого недостаточно, и подавать государю в таком виде нельзя. Позже граф Попо подсказал, куда мне лучше применить мои желания послужить на благо Отечеству. Поговорил с государем, и мне дали месяц на поездку в Ливонию с одной небанальной целью…

Доротея. Век Просвещения