Олег Михайлов - Громовой пролети струей. Державин

Этот поступок, в самом деле превышавший полномочия губернатора, оказался для Державина роковым. Все его недруги в губернии и столице подняли шум, требуя снятия Державина и даже предания его суду. Возмущённый Гудович писал князю Воронцову: «Злость, властолюбие, неумеренное, пристрастие заводить по партикулярной злобе следствия, угнетая почти всех живущих с ним без изъятия, довели его до того, что он себя совсем и против начальника позабыл...» Порицали Державина даже его питербурхские друзья.

Повторилось пережитое им в Петрозаводске, только в несравненно больших размерах. Теперь обвинения были серьёзнее, последствия ожидались более решительные.

Державин тяжко страдал, подумывал уехать в действующую армию или даже навсегда покинуть Россию. К обвинениям в самоуправстве, в дерзкой попытке «целую палату обесчестить» прибавились новые беды. Отправив из Моршанска для питербурхских казённых магазинов большое количество хлеба водою, он узнал, что много барок погибло в пути, на других хлеб вымок и сгнил.

У богатого помещика Арапова в субботу вечером собрался, как всегда, весь тамбовский почёт. Тут было семейство секретаря наместника Лабы, его родственника вице-губернатора Ушакова, председателя гражданской палаты Чичерина, обиженные Державиным незаконные дети Михайлы Сатина — подпоручик Емельян и корнет Василий Марковы. Все были в родстве между собою, и местный чиновник, быстро сживаясь с таможильцами, становился местным помещиком. Это были люди сомнительной честности или честные по снисходительным понятиям того времени, когда пользоваться казёнными суммами и пускаться с ними в разные доходные предприятия, например давать взаймы под проценты, считалось делом самым обыкновенным. И всяк, кто задел несколько личностей из администрации, вооружал противу себя целую губернию.

За карточными столами только и говорили, что о Державине. Его дерзкие попытки пресечь злоупотребления воспринимались как самовольство, особенно нетерпимое при отсутствии сильных связей в Питере и большого богатства.

Корнет Марков, почитавшийся в Тамбове за самого образованного человека, так как был исключён за нехождение из Московской гимназии, рассуждал:

— И-и, братцы, не след виршеплётов высоко подымать... Спомните, что первый наш стихотворец Тредиаковский был высечен розгами на конюшне вельможей. А известный пиит Сумароков на пути из кабака домой частенько лежал пьяный в халате на Кудринской площади в Москве...

Рылястый Бельский толкнул его в бок. В залу вошла губернаторша. Когда все отвернулись от Державина, Катерина Яковлевна порешила посещать все вечера и балы, словно бы ничего с её мужем не приключилось. Хозяин, резвунчик, хоть и в возрасте, подскочил к ней и провёл к дамам, сидевшим на другом конце залы. Умолклые было разговоры возобновились. Толстая Чичерина громко сказала жёнам Лабы и Ушакова:

— И правду говорят! Стихами поднялся, так и сиди смирно. А то хочет всё на свой лад вершить!

— Неблагодарная! — вырвалось у Катерины Яковлевны, не понимавшей, что ей устроена засада. — Не твоего ли мужа облагодетельствовал Гаврила Романович по приезде в Тамбов?

Ответом ей было только улыбание.

— Да не будь его, — продолжала губернаторша, увлекаясь гневом, — последовал бы твой муженёк в отставку, если не куда подальше!

— Ничего! — заколыхалась Чичерина. — Убрыкается её супруг — тише будет!

Катерина Яковлевна поднялась. Лицо её вмиг стало мраморно-белым.

— Скурёха бесстыжая!

Задев Чичерину по лицу опахалом, губернаторша выбежала вон. В ту же ночь она занемогла. В Питер на высочайшее имя полетела жалоба оскорблённого Чичерина, обвинившего Катерину Яковлевну в учинении драки.

«...Погубернаторствовал, правдолюбец? Рыцарь Печального Образа? У Сервантеса губернаторствовал Санчо-Панса, а в Олонецкой да Тамбовской губерниях — никак Дон-Кишот. Ах, воистину, всё начинай сызнова, доказывай, что чист и невинен. И кому? Всё блудникам и мздоимцам! От этой беды мне, кажется, не унырнуть. Ну что ж, привыкай, коровка, ко ржаной соломке. Пусть я дурен, худое имею воспитание и бешеную голову, но рассудка от меня, думаю, никто отнять не может! Трудился честно, даже о стихах позабыл. За все-то губернаторство в Тамбове и написал кроме немногих мелочей только две порядочные пиесы: «На смерть графини Румянцевой» и «Осень во время осады Очакова». Не до того было. И вот: я приехал сюда огурчиком, а теперь похож на вялую репу...»