Олег Михайлов - Громовой пролети струей. Державин

В понедельник поутру Дашкова была вызвана императрицей, которая ожидала её в парадной уборной. Екатерина II сидела в креслах, и её распущенные прекрасные тёмные волосы доставали до пола. Но парикмахер Козлов в растерянности не смел к ней приблизиться — лицо государыни было заплакано.

— Кто? Кто сей сочинитель, который меня так тонко знает? — спросила она у Дашковой, и, как быв неубранной, направилась к себе в кабинет.

В кабинет бесшумно вошёл статный большеглазый красавец во флигель-адъютантском мундире Ланской. Она с чуткостью искушённой женщины, не поворачивая головы, движением руки нашла его, остановившегося позади.

— Мы с Александром Дмитриевичем до ночи друг другу вслух сию оду читывали. До чего всё верно!..

«Ещё бы! — язвительно подумала Дашкова. — Ведь единственное идеальное лицо в сём сочинении — сама Фелица!» — и быстро ответила;

— Истинно так! Поэт проявил, право, государственный ум в оценке своей императрицы и в назидание прошлым кровожадным и злобным владыкам на троне:

— Ах, всё это правда! — Екатерина II батистовым платочком вытерла мокрое лицо. — Александр Дмитриевич, друг мой! Вели-ка вызвать посыльного моего Фёдора Михайловича, дабы он всем министрам оду сию разнёс. А мы с Екатериной Романовной сейчас каждому поимённо те строчки подчеркнём, в коих он толь верно задет...

— Они с этой карлицей Дашковой решили меня в срамном виде выставить. Ишь как быстро сплясались...

Генерал-прокурор вертел в руках нумер «Собеседника», тыкая пальцем то в одно подчёркнутое место, то в другое, а Бутурлин и новый управляющий экспедиции, свойственник князя Сергей Иванович Вяземский очестливо стояли подле него.

— Державин — несносный перекорщик! — скороговоркою бросил Бутурлин, изобразив на смазливом лице крайнюю степень осуждения. — Сей пустобред только бумагу маракать умеет...

— Да, Александр Алексеевич! И ещё порядочный неслух, — добавил новый управляющий. — Самолично, по собственному почину решил за минувший год расходы и доходы империи подсчитать.

— Но я же приказывал не делать нового расписания и табели! — Вяземский отшвырнул журнал.

— Я поставил господина статского советника о том в известность.

— Ну а он?

— Сказал, что приказание сие мудрено и причины ему он никакой не видит...

Причина, однако, существовала, и серьёзная. Генерал-прокурору было выгодно занижать доходы государства, выявленные после ревизии. Когда требовались дополнительные средства, а по официальным документам получалось, что взять их негде, тут-то Вяземский и использовал не вошедшие в расчёт поступления, удивляя царицу мнимой своей изобретательностью. Но простодушный и прямой Державин не понимал, для чего надо было скрывать доходы. Забрал он у столоначальников все бумаги, сказался на две недели больным и составил новую табель, из которой явствовало, что государственный бюджет можно увеличить на восемь миллионов рублей.

В один из докладных дней, в присутствии всех членов экспедиции Державин представил генерал-прокурору свой труд со словами:

— Вы изволили приказать не сочинять новой табели, а поднести старые. Сие исполнено. Но, думая, чтоб за то не подвергнуться гневу монаршьему не только нам, но и вашему сиятельству, осмелился я сочинить правила, из коих вы изволите увидеть, что можно показать и новое состояние государственной казны.