Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь

Я с большой неохотой отказался от своих планов дальнейших военных операций в Азии, но тут же понял, что оценка событий, данная моей матерью, была правильной и ради славы и чести нашей семьи я должен вернуться в Рим. Сейчас я полностью уверен в том, что решение было правильным. Даже если бы я со своей армией присоединился к Лукуллу, тот стал бы использовать меня не иначе как подчинённого: ведь он считал, что всё касающееся продвижения по службе должно осуществляться строго по закону, и потому не выдвигал вперёд тех, кто не достигал подходящего возраста. Кроме того, он вообще не склонен был делиться полномочиями с кем-либо.

Моя дорога назад в Италию была неспокойной. До того как я покинул Азию, до меня дошли слухи о том, что Митридат совершил нападение и без труда справился со слабым сопротивлением, организованным Силаном. Тем временем мой дядя Марк Котта появился на арене войны. Он был настолько глуп, что вступил в крупное сражение, в котором потерял весь свой флот. Теперь с остатками своей армии он был блокирован в Халкедоне и надеялся лишь на то, что ему поможет Лукулл, который двигался с юга. Таким образом, складывалась такая ситуация, что в любой момент могли быть перекрыты все наземные пути в Азии. Что же касается моря, то я хотел как можно быстрее преодолеть его. После поражения Котты в восточных водах не осталось почти ни одного римского корабля. Теперь пираты действовали с большим размахом, чем раньше. Я знал, что если меня снова возьмут в плен, то мне даже не дадут возможности предложить за себя выкуп.

Заключительная часть пути была наиболее опасной. Для того чтобы из Диррахия попасть в Брундизий, я использовал простую лодку с четырьмя гребцами, надеясь на то, что самое маленькое судно сможет пройти незамеченным. Конечно, я был очень встревожен, когда рано утром, после долгих часов, проведённых в открытом море, рулевой заявил, что видит на горизонте мачты кораблей. Я снял одежду, привязал на пояс кинжал и приготовился прыгнуть в море. Так у меня, по крайней мере, был шанс спастись, если бы лодку остановили и обыскали. Если бы мне угрожал плен, то я бы скорее согласился убить себя, чем подвергнуться той мучительной смерти, которая, судя по тому, что я узнал из бесед с пиратами, меня ожидала. Вскоре выяснилось, что предполагаемые мачты кораблей были длинными рядами деревьев на итальянском побережье. Редко когда мне приходилось испытывать такое облегчение, потому что, хотя я часто рисковал жизнью в бою, в уличных драках и однажды даже перед разгневанными сенаторами, я не смог бы перенести унижения приговорённого к смерти в качестве заключённого или же одного из тех преследуемых людей, которых я часто видел во времена Мария и Суллы. Я бы предпочёл быть убитым заговорщиками, что, как мне кажется, вполне может случиться. Хотя мои друзья считают иначе, я думаю, что против такого убийства даже нельзя предпринять никаких действенных мер. Человек не может, как должно быть на самом деле, полагаться на преданность и верность своих друзей или на признательность тех, кого он в своё время пощадил. Зависть или даже извращённая интеллектуальная или моральная теория могут оказаться сильнее, чем самые тёплые человеческие чувства. Я помню, что именно это случилось с Серторием через два года после моего возвращения в Италию.

Эту историю мне до сих пор очень больно вспоминать. Она в своё время сильно на меня повлияла. Ведь Сертория убили те, кто был его друзьями. Прошло уже десять лет, а Сертория всё ещё никто не смог победить в бою, и, хотя положение всё ухудшалось, он привык к трудностям и его будущее, так же как и прошлое, оставалось абсолютно непредсказуемым. Он сумел сохранить преданность своей испанской армии, но был уничтожен своими же соотечественниками, беглецами из армий Мария и Лепида, которые присоединились к нему и были приняты с распростёртыми объятиями. Похоже, убийцы не могли простить Серторию того, что он был выходцем из менее выдающейся семьи, чем они сами. Его же необыкновенные военные способности и политическое чутьё вызывали в них скорее зависть, чем восхищение. Их руководителем стал Перперна — бывший консул и старый друг моего кузена, молодого Мария. Без сомнения, подобные заговоры должны быть заранее спланированы, что, на мой взгляд, всегда отвратительно. Заговорщики пригласили Сертория на пир и, сидя за столом, лезли из себя вон, чтобы выглядеть и вести себя как можно более вульгарно. Они знали, что Серторию нравились интеллектуальные беседы и что на его пирах царила атмосфера лёгкости и непринуждённости, которая всегда идёт от порядка и организованности. Когда он, как они и ожидали, с отвращением отвернулся и не стал слушать их глупую и скучную беседу, Перперна подал условный сигнал, уронив чашку. Другой заговорщик сначала вонзил кинжал Серторию в спину, а затем схватил его, чтобы тот не смог встать. После этого все они с кинжалами накинулись на него, нанося удары в лицо, глаза и тело. Именно так умер человек, который, бесспорно, был самым способным, смелым и дальновидным из тех, кто пытался противостоять Сулле. Весь ужас подобного убийства, как мне кажется, состоит в том, что оно совершается вопреки самой природе. Это самое низкое чувство — завидовать великим, и вся человеческая натура оказывается униженной, когда жалкая горстка низших умудряется уничтожить предательством того, с кем они не могут сравниться по человеческим качествам и даже не осмелятся вступить в честную схватку.