Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь

О том, что Клеопатра стала моей любовницей, очень скоро стало известно и юному царю, и его приближённым, и жителям Александрии. Не думаю, что Птолемей испытывал ко мне ревность обманутого мужа. Он один из немногих мужчин, кого не сумела очаровать его прелестная сестра, он одновременно и ненавидел и боялся её. Птолемей и его советники пришли в ярость от того, что она теперь находилась под моим покровительством и что я, будучи арбитром между братом и сестрой, стану защищать её интересы в ущерб Птолемеевых, — тут они глубоко ошибались. Им не мешало бы знать, что я всегда действую строго в соответствии с законом и справедливостью. И в этом случае я собирался просто проследить, чтобы все статьи завещания покойного царя были выполнены и чтобы Клеопатра и юный Птолемей вместе царствовали на египетском троне. При этом, однако, я понимал, что Клеопатра будет играть главную роль, если только её не подчинят себе военные. Её отношение к римлянам всегда оставалось благожелательным, и не зря: Клеопатра рассчитывала на то, что при необходимости, если против неё применят силу, она сможет ответить тем же. Я в свою очередь старался убедить юного Птолемея, что ему же выгоднее сохранять хорошие отношения с сестрой.

Но никто не верил в искренность моих намерений. Как только юный царь узнал о присутствии во дворце Клеопатры и о наших с ней отношениях, он в припадке ярости выскочил на улицу, хватил короной о землю и стал орать, что его предали, что он в плену у римлян и что Египет во власти иноземцев. Затем Птолемей вернулся во дворец, и, поскольку я явно ни в чём его не ограничивал на самом-то деле, оставалось лишь надеяться, что его мальчишеским выходкам никто не придаст большого значения. Но всё обернулось иначе. Собралась огромная толпа и направилась ко дворцу с целью спасти своего царя и убить всех римлян, какие попадутся им на глаза. Я вынужден был прибегнуть к вмешательству войск для наведения хоть какого-то порядка. В тот же день позднее, когда в городе установилась более спокойная обстановка, я созвал по возможности большое количество александрийцев и обратился к ним в самом миролюбивом тоне. К тому времени я уже давно не произносил длинных речей по-гречески, но меня потом уверили, что моя речь очень понравилась тем слушателям, которые считали себя экспертами в ораторском искусстве. Сначала я прочитал им относящиеся к делу статьи из завещания покойного царя, из которых следовало, что я не только имею право, но просто обязан действовать так, как я действовал. Затем я представил им Птолемея и Клеопатру и попросил юного царя сказать несколько слов в доказательство того, что они по моему совету прекратили свои распри и готовы согласно завещанию их отца делить трон между собою. Мне большого труда стоило уговорить Птолемея выйти и сказать несколько слов, что он в конце концов сделал, но сделал весьма неуклюже. Затем говорила Клеопатра, и говорила как царица. Я заметил, что даже те из присутствовавших, кто сначала выступал против неё, были приятно поражены; я же ещё до того, как собрание разошлось, сделал благородный жест, в результате чего снискал себе доброе отношение александрийцев хотя бы на некоторое время. Несколько лет назад Рим отобрал у египетских монархов греческий остров Кипр. Эта аннексия оскорбила национальные чувства египтян, и я решил, что верну себе их благорасположение, избавлю себя и армию от нависшей над нами угрозы и в то же время принесу скорее пользу, нежели нанесу урон интересам Рима на востоке Средиземноморья, своим щедрым подарком. Итак, после небольшого, традиционного, но, надеюсь, стилистически безупречного вступления, в котором я выразил всё своё уважение и восхищение древней цивилизацией египтян и более современной и великолепной культурой Александрии, я, как главнокомандующий Римской республики, провозгласил возвращение царской семье острова Кипр. Во дворце находилась ещё и младшая сестра Клеопатры, Арсиноя, девушка почти такая же честолюбивая, как сама Клеопатра, и ещё один Птолемей, совсем уж мальчуган. Именно этим двоим, сказал я, предстоит править Кипром. Это стало уступкой, которую я считал целесообразной, хотя Клеопатра, ненавидевшая свою сестрёнку, весьма разгневалась. Толпа приняла мой дар с большим энтузиазмом. Эффект, произведённый моим подарком и моим ораторским искусством, оказался столь силён, что день или два в Александрии не было никого популярнее нас, римлян, и я уже начал подумывать, не устроится ли тут всё мирным путём.