Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь

Было подсчитано, что за время галльских войн мы убили миллион человек и ещё миллион обратили в рабство. Думаю, что эти числа более или менее соответствуют действительности. В свою очередь мы потеряли семьсот человек [64]— самые большие потери из всех, что у нас были в сражениях. При этом не следует забывать, что с того дня, как сдался Укселлодун, и доныне во всей Галлии царят мир и порядок. Страна переживает небывалый расцвет. Сегодня в её благоустроенных городах моим статуям поклоняются как божествам. И если некоторые бывшие противники ещё поднимают вверх в проклятиях свои усечённые руки, со временем и довольно скоро их сменят другие, которые, надеюсь, будут благодарны мне за комфорт и цивилизованную жизнь и не будут отягощены никакими воспоминаниями о страданиях их предков и о лишениях, выпавших на долю моим легионам.

Несмотря на постоянную занятость в военных операциях того года и последующих зимы и лета, мне приходилось много времени и внимания уделять политической обстановке в Риме. Там мои враги усилили свои позиции, и я не сомневался в том, что при первой же возможности они постараются отстранить меня от общественной жизни страны. Но я привык к подобной оппозиции в политике и лелеял надежду, что слава победителя в галльских войнах и само наличие моей армии позволят мне без особого труда достичь заветной цели — избрания на пост консула после окончания моей службы в провинции. Но одно смущало и тревожило меня — неопределённость в отношениях Помпея со мной. Во время моего первого консулата он очень нуждался в моей поддержке. Большинство в сенате было против него, и многие из тогдашних реакционеров придерживались абсурдного мнения, что, мол, Помпей — опасный революционер. Недавно до них дошло, что он — один из них по своей натуре. Ведь Помпей начинал свою карьеру в качестве фаворита и юного полководца Суллы. Отличался он от обычного сенатора только своими выдающимися способностями и безграничным тщеславием. И если его талантам найти применение, а тщеславию дать удовлетворение, он будет считать себя счастливее в качестве оплота конституции, нежели в любой другой роли. Последние несколько лет Помпей выполнял именно ту роль, которая ему больше всего подходила. Его очень эффективная деятельность по снабжению Рима зерном — дело трудное, но тем не менее успешно выполненное им, — и быстрое подавление беспорядков после убийства Клодия — всё это упрочило его влияние в обществе, а его самого укрепило во мнении как о человеке незаменимом. Прежде, когда он был женат на моей дочери Юлии, мы с ним хорошо ладили. Я старался ублажать его тщеславие, а он оказался достаточно умён, чтобы принимать мои наставления в ведении политических интриг. У меня тогда ещё не сложилась репутация крупного полководца; я, как никто другой в Риме, был весь в долгах; я оказывал очень большое влияние на людей и имел блестящую репутацию в обществе, но, как считали многие, этим и ограничивались все мои достоинства. Поэтому у Помпея, естественно, не было причин завидовать мне, и хотя он принимал мою помощь в делах политических, но считал, и не без оснований, что помогает мне гораздо больше, чем я ему.

Однако за последние восемь лет всё изменилось. Оба мы — Помпей и я — каждый в своей области стали сильнее. Помпей сохранял прежнюю репутацию прекрасного солдата и теперь прибавил к ней свою политическую власть. Все его бывшие враги теперь смотрели на него снизу вверх и всеми силами старались, угождая ему, заручиться его поддержкой. Он так же, как частенько и прежде, на протяжении всей своей жизни, пользовался различными, выходящими за рамки закона привилегиями. Так, например, оставаясь в Италии, он, однако, продолжал командовать семью легионами, расположенными в Испании, и мог при необходимости использовать их, как он и делал в период своего консулата, превращённого в диктатуру, для давления на магистратов, добиваясь осуждения своих врагов. В то же время я из-за моего длительного отсутствия растерял своё влияние на политиков Рима, которым когда-то обладал, но был достаточно популярен и не сомневался в своём успехе на выборах в консулат. И я теперь совсем не походил на того малоизвестного военачальника, хотя и опытного политика, каким начинал воевать против гельветов, — теперь у меня и репутация иная, и настоящей власти побольше. Возможно, мои достижения не были столь сенсационными, как достижения Помпея на Востоке, и всё-таки они громадны. На мою долю выпали куда большие трудности, чем любые из тех, с чем приходилось иметь дело Помпею (разве что кроме так прославившей его кампании против Сертория), и я был уверен, что, хотя у Помпея в Испании хорошие войска и хорошие полководцы, моя армия — самая лучшая армия в мире. У меня никогда не возникало никакого желания использовать её в гражданской войне, но я по собственному опыту знал, что в наше время само наличие армии необходимо как гарантия безопасности.