Анна Емельянова - Фаворит богов

И всё же он понимал, что был всего лишь исполнителем воли Тиберия.

Вернувшись на корабль, он сразу же отдал приказ подняться с якоря и следовать к Нолу.

Перед его глазами стояла жестокая расправа над Постумом и тело, лежащее в луже собственной крови. Иногда так заканчивают жизнь те, кто при других обстоятельствах может возглавить нацию. Агенобарб впервые задумался над столь странными поворотами человеческих судеб.

Раньше он не размышлял о людях, которым служил. Теперь ему предстояло сообщить Тиберию, что приказ выполнен. Но Агенобарб не чувствовал удовлетворения, которое испытывает слуга, исполнивший долг. Он чувствовал лишь отвращение к самому себе.

На следующее утро после прибытия Тиберия Октавиан слёг. Больше он не покидал покоев и, как рассказывали рабы, даже ходил под себя.

Никого не желая видеть, кроме Ливии, кесарь не позволял родственникам или придворным посещать его опочивальню. Однако он разрешил прийти к нему Германику, Октавиан хотел, чтобы Германик уехал из Нолы, взяв с собой солдат и юного Друза.

Переступив порог спальни, Германик сразу же ощутил висящее в воздухе зловоние — запах рвоты. Октавиан лежал на постели, положив голову на шёлковые подушки. Его челюсть была подвязана, черты лица обострились, он удивлял своей болезненной бледностью. Но взгляд его голубых очей по-прежнему оставался осмысленным и твёрдым. Ливии в комнате не оказалось, он выслал её, решив повидаться с Германиком наедине.

— Присядь возле меня, — прохрипел он.

Поднявшись по ступенькам, Германик покорно присел на край постели.

— Вижу, ты не ожидал, что я превращусь в вонючую развалину, — молвил Октавиан. — Но такова моя участь. Когда-то я думал, что всемогущ, что в моей власти — людские судьбы. И так оно и было. А теперь я гнию и мучаюсь. Как переменчивы наши судьбы! Ещё недавно я повелевал самой великой нацией мира, а нынче не могу даже пересечь эту комнату.

— Я всегда восхищался вами, государь, — прошептал Германик, с трудом сдерживая слёзы. Ему было очень жаль Октавиана.

— Ты хотел стать похожим на меня, не так ли? — хмыкнул Октавиан. — Но зачем человеку все блага и вся власть, если он обречён быть смертным? Меня причислят к богам. Но ты знаешь, что я не бог. И я это знаю.

— Для меня вы пример человеческой силы духа, — молвил Германик.

— Признаться, я бы не хотел говорить о себе. Давай лучше поговорим о тебе. Если бы не твоя молодость, я бы с радостью сделал тебя, а не Тиберия своим наследником. Но ради моей любви к Ливии и из-за твоей юности я вынужден передать власть ему. Впрочем, я заставил его провозгласить тебя преемником, хотя ему было бы предпочтительней предать престол Друзу. Придёт время, Германик, и ты станешь римским кесарем. Ты сполна отведаешь моей власти.

— Ах, государь, я вовсе не стремлюсь к власти, — мягко произнёс Германик.

— Мне это известно, — сказал Октавиан. — Но поэтому ты мне нравишься ещё больше. Я всегда ценил в людях такое качество, как скромность. Она нечасто встречается в наши дни. Тем не менее настанет час, и ты тоже будешь кесарем. До того момента прошу тебя сохранять верность Тиберию. Его не любят в войсках. Его не любят простолюдины. Его не любят знатные патриции. Теперь, как никогда прежде, ему понадобится твоя поддержка и заступничество.

— Я обещаю вам, государь, что ценой своей жизни буду защищать престол Тиберия, — горячо прошептал Германик, и его большие глаза сверкнули несгибаемой твёрдостью.

Одобрительно кивнув, Октавиан сжал его пальцы:

— Не ожидал от тебя другого ответа, Германик. Я всегда был уверен в твоей честности. Ты молод, но я прошу тебя позаботиться о том, чтобы Тиберию оставались преданы легионы... Он жестокий, порочный, лицемерный, но ему надлежит править Римом. Прими его как своего государя и служи ему так, как служил мне.

— Обещаю, — Германик прижался лбом к руке Октавиана.

— Спасибо. Я благодарю тебя, хотя прежде не благодарил моих солдат за то, что они исполняют свой долг перед Отечеством, — молвил Октавиан. — А теперь уходи. Тебе пора возвращаться в Рим. Больше мы не увидимся.

Поднявшись с постели, Германик отвесил поклон. Страдания Октавиана причиняли ему боль. Опустив голову, юноша медленно вышел из зала. У него было искреннее честное сердце, и он действительно восхищался Октавианом, поэтому вид больного изнурённого старца вселял в него тоску. Впервые он задумался о том, насколько недолговечно всё в окружающем его мире. Даже слава и могущество имеют свойство растворяться в реке времени.