Сергей Арно - Фредерик Рюйш и его дети. Гид по ранним коллекциям Кунсткамеры

Если его прерывали до того, как он закончит, он перезванивал снова и снова начинал чтение списка сначала. Поначалу это было странно: тупица, болван, дуболом, балбес, кретин, негодяй, подонок, дуралей… Потом мне сделалось смешно, но однажды пришел страх. Что за странный человек читает мне в ухо ругательства, которых я не заслуживаю (ну, если и заслуживаю, то уж во всяком случае не все), и не боится, ничего не боится… я звонил в милицию, номер телефона-автомата засекли… Ну и все! Больше не было предпринято никаких действий.

Угроз в мой адрес не произносилось, как мне сказали в милиции, «одни безобидные оскорбления». Это для них безобидные, а для меня, может быть, и обидные. Даже мой знакомый начальник отделения милиции Николай Николаевич сказал, чтобы я на это дело плюнул и что здесь скорее вопрос психиатрический. Может быть, он, конечно, и психиатрический, но мне от этого не легче.

Я подошел к телефону и, подождав пятого звонка, снял трубку.

– Ну, – как бы лениво сказал я, мол, мне до фени, что ты там говорить собираешься, – давай.

При первых же оскорблениях я собирался положить трубку на стеклянную поверхность журнального стола – я так делал всегда, как только он начинал зачитывать свой текст.

– Дядя Сережа, это вы? – я не сразу сообразил, кто говорит. – Я вас не разбудила?

Это была Марина, соседка с верхнего этажа.

– Правильно, что разбудила, а то паршивый сон снился, – сказал я, подавляя зевок.

– Можно я к вам зайду?

– Когда? – не понял я. – Уже двенадцать ночи.

– Да я знаю, но мне очень нужно.

– Что-нибудь случилось, Марина?

– Случилось, – проговорила она шепотом.

Я понял, что она прикрывает рукой трубку. – Ну, тогда, конечно, заходи.

Спросонья я не сразу понял, что голос у Марины встревоженный. Они с матерью жили через два этажа надо мной. Мать Марины, Татьяна Владимировна, работала судьей в прокуратуре и несколько раз приводила меня на закрытые судебные заседания, когда я собирал материал для новой книги. Марине было восемнадцать лет.

Закончив школу, она так и не поступила в вуз и годик решила передохнуть. Отдых затянулся еще на год. Мать всячески старалась устроить ее в высшее учебное заведение, но все оказалось бесполезным: любовь Марины к свободе было не преодолеть.

Я открыл на звонок.

– Ну, заходи, неформалка. Что случилось?

На девушке был брючный костюм с невероятно расклешенными брюками, башмаки на высоченной «платформе». На плече рюкзак, весь в наклейках и нашлепках с надписями, одна из них мне особенно нравилась: «Смерть попсе!», и череп, пробитый здоровенным железным гвоздем. Фиолетовые с оранжевыми вкраплениями волосы были растрепаны, или такая прическа. В ушах поблескивали сережки, по три в каждом ухе, хорошо еще, в носу не было… Черт поймет это новое поколение! Несмотря на всю эту мишуру я сразу заметил, что она встревожена и бледна.

– Маму похитили, – сказала Марина шепотом, кладя рюкзак на стул в прихожей.

– Что значит «похитили»? – тоже почему-то перейдя на шепот, спросил я. Меня вдруг бросило в жар. «Началось», – пронеслось в голове, хотя что «началось», ответить я бы не смог. Но я будто бы ждал этого… Давно ждал. Уже много лет. Столько, сколько пишу свои романы, в которых с героями происходит черт знает что! Ждал подсознательно и боялся тоже подсознательно.

– Проходи, – проговорил я, проглатывая сухой ком.

Мы прошли в гостиную, Марина уселась за стол, я сел напротив. Некоторое время она молчала, глядя куда-то в сторону. Я тоже молчал, давая девушке время собраться с мыслями.

– У вас курить можно? – спросила она, доставая пачку сигарет.

Я встал, достал из горки хрустальную пепельницу и молча поставил перед ней. Курить у меня, конечно, было нельзя. Сам я бросил лет пятнадцать назад, но понимал, что сейчас в этой мелочи ей нельзя отказывать.

– Ты успокойся, – проговорил я почему-то взволнованно, – а потом рассказывай.

Меня очень обеспокоило ее сообщение. Пожалуй, я волновался сейчас больше нее.

– Да я спокойна уже, – проговорила Марина, выпуская струйку дыма.

– Так кто маму похитил? – спросил я, внимательно глядя на девушку, что-то меня настораживало в ее виде, манере поведения… но я не понимал, что. – Черт их знает! Два дядьки каких-то, один лысый, на Шнура похож, второй кучерявый…

– На какого шнура?

– Вы чего, дядя Сережа, Шнура не знаете? – она сморщила презрительную мину. – Певец клевый… Уж я никак не думала, что вы, писатель, и Шнура не знаете, – она брезгливо сложила губки, и мне стало вдруг стыдно, что я не знаю какого-то Шнура.