Валерий Журнега - Защита Отечества

Мужики подхватили эту тему со всех сторон. Издёвки и хохот посыпались на оторопевшего Ивана. Отец Серафим, видно, представил несущегося в пчелином рое Жмыха, просветлел лицом и улыбнулся. Остап Головченко предложил растерявшемуся Ивану табачку на дорожку, и тот, подавляя в себе смущение, загоготал вместе со всеми, принимая колкие остроты в свой адрес как должное. Затем забрался на облучок к Остапу, разжился у него обещанным табачком и ехал спокойно с ним, пока колонна не остановилась перед крутым спуском.

Первым решил испытать спуск с кручи сам Гаврила Степанович. Он предусмотрительно ссадил с повозки жену с годовалым сыном и дочку. Лёгкий возок, подпрыгивая и опасно кренясь, стремительно понёсся вниз, за ним следом бросилась дочь Марийка. Жена Евдокия, крепко прижав к груди сына, оцепенев от страха, шептала молитву Богородице. Мужики неодобрительно зашумели. Всё закончилось бы плачевно, если бы не послушные кони. С бледным, как мел, лицом лихой возница неловко спрыгнул с облучка на землю и, подавляя противную дрожь в коленях, успокаивал поочерёдно то громко ревущую дочь, то нервно храпящих коней с пеной на губах.

Перед спуском тяжёлых повозок опытные в этом деле казаки мостили проезжую часть камнями и припасёнными для этого случая брёвнами. Буквально на руках спускали осторожно с кручи тяжеленные телеги. Незло бранились. От женской помощи наотрез отказывались, а когда усталость брала верх, садились в тесный круг на перекур. Но долго не засиживались и дружно брались вновь за работу.

Наконец и похожая на кибитку скоморохов повозка Панаса и Оксаны легко и торжественно скатилась вниз. Умаявшиеся мужики, наконец, удовлетворённо вздохнули, и колонна переселенцев благополучно двинулась дальше по степи Черномории.

В пятидесяти верстах южнее Азова, понадёжнее укрывшись в плавнях, Митя Борода и Хома Окунь принялись наблюдать за армейским постом расположимся с левой стороны военного тракта. Со стороны непроходимых плавней небольшая пограничная застава меньше всего ожидала неприятеля, поэтому в тылу сторожевого поста царила настоящая мирная жизнь. Возле родника, бьющего прямо из-под земли, дымила солдатская кухня. Бравый повар в белом колпаке и переднике время от времени огромным ковшом на длинной деревянной ручке мешал в котлах приготовляемую им пищу. Его помощник, обнажённый по пояс, не спеша носил вёдрами воду, рубил топором пиленые чурки. Справа от полевой кухни, возле почти зарытой в землю бани, была сооружена запруда, куда весело стекала вода резвого родника. На пологой стороне вымощенного камнем искусственного водоёма несколько солдат стирали свои одежды. Постирушки сохли тут же, на натянутых меж деревьями верёвках.

Хоме быстро наскучило никому не нужное наблюдение. Ему до смерти хотелось курить. Он с нескрываемой завистью смотрел на бронзового от загара кухонного работника, беззаботно пускающего дым цигарки, и сгорал от распалённой внутри себя страсти. Окунь жадно сосал свою пустую люльку, отчего острое желание подымить становилось меньше. Стараясь не думать о заветном табачке в его кисете, Хома переключил своё внимание на уже знакомую фляжку на Митином поясе, и от этого ему сразу стало легче.

«Сейчас глоточек горилочки совсем не помешал бы», – подумал Окунь и громко сглотнул. Митя, впившись глазами в свою подзорную трубу, не замечал вокруг себя ничего. Хома обиженно надул губы и некоторое время сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Селезень и шесть уточек подплыли к засаде. Окунь заинтересовался наглой дичью и даже подумал, как бы смастерить кое-какие силки, но шум подымать из-за нескольких тварей смысла не было. Добрая затея не состоялась по ряду причин, и он ещё разок жадно полюбовался доброй фляжечкой, и в пустом желудке его невыносимо засосало. Дальнейшая жизнь для Хомы стала хуже горькой редьки. И он, не придумав ничего лучшего, чем поудобнее прилечь, удовлетворённо закрыл глаза. Вредный гнус наседал на затихшего Окуня, и тот лениво отбивался от него своей огромной ладонью.

После обеда на укреплении вновь воцарилась тишина. Часа через два вдруг всё пришло в движение, и Митя Борода понял, что обоз с переселенцами уже недалеко. Вскоре, поднимая придорожную пыль, голова колонны показалась на дороге. Упершись в приграничный шлагбаум, остановилась. Злые собаки казаков не подпускали близко любопытных военных, их злобный лай слышен был далеко. Старшина переселенцев поздоровался за руку со старшим офицером заставы. Они отошли в сторону и долго о чём-то толковали. Затем прошли в штабной шатёр, вслед за ними туда же занесли подарки. Шустрые служивые тайком от глаз начальства разживались у переселенцев водкой и салом. Митя поддал кулачищем под бок Окуню. Тот от неожиданности громко охнул и подскочил, глупо моргая глазами. Стая уток кинулась в испуге врассыпную. В недрах встревоженного грубым способом сердца перепуганного не на шутку Окуня вспыхнула ответная ярость. Гнев на какое-то мгновение перекосил лицо Хомы, но опомнившись, он решительно взял себя в руки, и животная злоба тут же изменилась на лице на льстивую улыбку.