Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

— С царских слов начну, — заговорил боярин. — В опалу к Ивану Васильевичу уже не только люди попадают, а и города целые.

— Чему удивляться? Вот ты, боярин, царю всегда верой и правдой служил, тебе почёт и уважение положены. А когда в опале оказался — скажи, удивило это хоть кого-то? Да и не трудись отвечать! Мыслю, разыграл ты с царём скоморошье игрище это, чтобы не выделяться, чтобы внимание от дел своих отвести. А то что ж получается: все от царя страдают, а ты благоденствуешь?

— Вижу, что заключение разума у тебя не убавило... Про князя Старицкого уже наслышан?

— Нет. Неужто и до него опричники добрались? ! До брата царского, хотя и двоюродного?

— Малюта Скуратов да Григорий Грязной летом повара царского перехватили, что из Нижнего Новгорода в Москву возвращался. А при поваре склянку с ядом нашли да денег на пятьдесят рублей. За эти деньги повар царя и всю его семью извести брался.

— Деньги кто повару подложил — Малюта или Григорий? Или прямо из царской казны взяли?

— Верь не верь — но деньги повару в Нижнем заплатили. Слышал, что не сам князь — он, как телок, незлобив. Но жена его, Авдотья, в ней давно бесы играли. Спала и видела, как бы царицей стать.

— Я-то зачем царю понадобился? Не моя история, и с князем Старицким никогда близок не был. Или оговорил кто?

— Нет, просто ниточки дальше потянулись. Из Нижнего Новгорода в Новгород Великий. К Пимену-архиепископу.

Филипп, как ни старался держать себя в руках, всё-таки вздрогнул.

Вспомнил, как митрополитства лишился.

Вспомнил студёную ночь после Михайлова дня, не зимнюю ещё, по-осеннему промозглую. Проведённую в смрадном хлеву Богоявленского монастыря, куда свергнутого митрополита привезли по приказу царя смешливые опричники. Полураздетый (святительские одежды с него сорвали ещё в соборе, прямо после службы), замерзающий, он был лишён даже возможности просто лечь, свернуться в калач, чтобы сохранить остатки тепла. Ноги, как пойманному на торгу вору, забили в колодки, руки стянули цепями... Вот они, эти цепи, их так и не снимали с той ночи... Даже на шею нацепили тогда вериги, приговаривая, что святому мужу только так и жить надобно... Просидел всю ночь, не в состоянии даже разогнуть спину.

А следующим утром его повезли на суд. Филипп вспомнил бледное лицо игумена Соловецкого монастыря Паисия, который и за обещанное митрополитство не стал клеветать на опального владыку.

Вспомнил по-византийски яркие и долгие речи Пимена. Филипп сам не знал, что на него нашло тогда... Молча выслушивавший самые гнусные обвинения в свой адрес, он разомкнул уста и сказал, глядя в глаза новгородца: «Что посеет человек, то и пожнёт. Не мои это слова — Господни».

Выходит, слова вышли пророческие?

— Пимена простил, как христианин, — тихо произнёс Филипп. — Другое беспокоит. Неужто царь Новгород Великий в измене обвинить хочет?

— Уже обвинил. И приговор вынес. Опричники идут на город. Всё идут. Почти две тысячи.

— На всё воля Твоя, Господи...

Показалось ли Филиппу или пробивавшийся сквозь рассохшиеся доски ставней воздух с воли принёс запах гари? Если не показалось — что скормили огню? Полено ли в печи? Или город целый?

А огонь — пища адская...

Не знал Филипп, что по тверским улицам уже носятся на конях, по брюхо покрытых снегом и кровью, опричники Ивана Грозного. Свисающие с седел мёртвые собачьи головы равнодушно смотрят на сотворённое людьми над себе подобными. На вырезанных до последнего человека ливонских пленников. На тела выселенных сюда, в Тверь, новгородских еретиков, осмелившихся сопротивляться или просто попавших под руку опричникам, не забывавшим отрубать своим уже мёртвым жертвам ноги. Чтобы не смогли убиенные даже ночью встать из могилы и покарать убийц, чтобы не пришли во сне. Говорили, что есть у еретиков такая сила — мучить после смерти своих палачей.

Тверь — разминка перед Новгородом Великим. Так кулачный боец, прежде чем потешить зевак единоборством с местным силачом, огромным, но рыхлым и неповоротливым, разогревает себя рубкой дров либо ещё чем подобным. Чтобы кровь не застаивалась в жилах.

Кровь... Много ещё пролиться ей предстоит на Руси...

Не знал об этом Филипп. Может, и хорошо, что не знал?

— Через Тверь идут?

Не знал Филипп о сотворённом в Твери, но догадался: заточение не сломило волю, не затуманило разум.

— Царь уже в одном из монастырей близ города. И сюда скоро пожалует. К тебе пожалует, Филипп.

— И зачем ему убогий узник понадобился? Или не наглумились надо мной всласть его люди?