А. Сахаров (редактор) - Петр II

А молодая девушка, глядя в упор на него своим гневным взглядом, подошла к нему вплотную и медленно проговорила:

– Так вы хотели меня видеть, ваше сиятельство! Вам угодно было посмотреть, что сталось со мною по вашей милости! Смотрите, любуйтесь…

– Но, княжна, – попробовал прервать поток её гневных слов Алексей Михайлович.

– Молчите! Злодей! Убийца! Вы отняли у меня всё, всё в жизни!.. Разбили счастье… Убили моего жениха… Теперь вы хотите отнять у меня жизнь!.. Берите, берите! И помните, что мои проклятия на Страшном суде зачтутся вам. Будьте вы прокляты!!!

– Но, княжна! – опять воскликнул Долгорукий, – я не виноват в смерти Барятинского! Он не умер! Он жив!

Этот возглас заставил молодую девушку вздрогнуть всем телом. Он произвёл на неё впечатление громового ударами, подавленная этой неожиданной, хоть и радостной новостью, она лишилась чувств и бессильно упала на пол…

Обморок для княжны Анны не прошёл даром. Потрясение, которое испытала бедная девушка во время разговора с Долгоруким, вызвало сильнейшую нервную горячку, чуть совсем не сломившую её хрупкую натуру.

Старики Рудницкие совершенно уже отчаялись за её жизнь. Тем более что и сам архиатер Блументрост очень долгое время сомневался в успехе своего лечения, особенно ввиду того, что организм Анюты уже и так был надломлен тяжёлыми душевными страданиями, что и так за эти три месяца со дня исчезновения Барятинского она таяла, как тает кусочек льда под лучами вешнего солнца.

На все тревожные вопросы князя и княгини Блументрост неизменно отвечал:

– Ну что тут сказать… как даст Бог… Alles ist Gott! Медицине не всё возможно… Может, будет жить, может умрёт… Alles ist Goit!

Но, несмотря на такое скептическое отношение к собственным медицинским познаниям, он употреблял все усилия, испробовал все известные тогда науке средства, чтобы побороть упорную болезнь, свалившую княжну, и каждый день навещал её.

Целых три месяца продолжалась эта борьба между жизнью и смертью.

Наступила уже глубокая зима. Небо целыми днями сыпало крупными хлопьями снега, плотным ковром ложившегося на московских улицах и засыпавшего своим мёртвенным саваном всю природу, ещё недавно полную жизни.

Вся Москва точно заснула под этим белоснежным покровом. Замер немолчный грохот колёс, утихли громкие, визгливые крики форейторов; не слышно уже стало звонкого щёлканья лошадиных подков бесчисленного количества всадников, проносившихся по улицам в летнее время – всё погрузилось крутом в мёртвенную тишь, точно всё застыло под ледяным дыханием наступившей зимы.

Алексей Михайлович Долгорукий всё это время находился в страшной тревоге. Его часто можно было встретить прогуливающимся у Мясницких ворот, близ палат князя Рудницкого. Он страшно боялся, что княжна Анна не вынесет тяжёлой болезни и что вдруг сообщат об её кончине.

В такие минуты он положительно леденел от ужаса. Алексею Михайловичу казалось, что он не переживёт этого несчастия, что смерть княжны Анны выроет и для него могилу.

Вскоре после того, как он узнал о её болезни, он подкупил одного из слуг князя Рудницкого, который обязан был ежедневно сообщать ему о ходе болезни бедной княжны, о всех переменах её положения.

И долгое время Алексей Михайлович только и слышал:

– Не лучше; ваше сиятельство. Пласт пластом лежит княжна. Должно, не выживет.

Сначала эти печальные слова повергали его в ужасное отчаяние. Он чуть не плакал по уходе скорбного вестника; но дни проходили за днями, неделя убегала за неделей, и он мало-помалу привык к этому ежедневному ответу на свой тревожный вопрос.

Декабрь уже подходил к концу, когда этот ответ вдруг изменился.

Михешка, – так звали слугу князя Рудницкого, который являлся вестником Долгорукого, – прибежал как-то вечером запыхавшись, едва переводя дух, до того взволнованный, что Алексей Михайлович испуганно воскликнул:

– Что, умерла?!

– Нет, ваше сиятельство, – ответствовал Михешка, – слава тебе, Господи, выжили: не в пример лучше стало.

Долгорукий почувствовал, как кровь прихлынула к сердцу, и оно быстро-быстро забилось.

– Да ты не врёшь? – воскликнул он.

– Что вы, ваше сиятельство, помилуйте! Да нам это всем такая радость, что и сказать невозможно! Мы небось княжну-то вот как любили! С чего мне врать!

– Ну спасибо тебе, братец! И меня-то ты обрадовал этим. Вот тебе за добрую весть!

И он, вытащив из кармана несколько рублёвиков, сунул их в руки Михешке.