Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году

– Как! – вскричал Шамбюр, – в тюрьму? зачем?.. за что?..

– Спросите у этого господина.

– Что это значит, Рено? – сказал Шамбюр, остановя жандарма. – Что такое сделал Рославлев?

– Надеюсь, ничего, за что бы он мог отвечать, это одна мера осторожности. Какие-то ложные слухи тревожат гарнизон, а как, вероятно, их распускают по городу пленные офицеры…

– Почему вы это думаете?

– Так думает генерал Рапп; я исполняю только его приказание.

– Неправда, сударь, не его! Генерал Рапп бьет без пощады вооруженных неприятелей, но никогда не станет тиранить беззащитных пленных. Говорите правду, от кого вы получили приказание посадить его в тюрьму.

– Я не обязан вам давать отчета, господин Шамбюр!

– Однако ж дадите! – вскричал гусар, и глаза его засверкали. – Знаете ли вы, господин жандарм, что этот офицер мой пленник? я вырвал его из средины русского войска; он принадлежит мне; он моя собственность, и никто в целом мире не волен располагать им без моего согласия.

– Что вы, Шамбюр! – перервал Папилью, – господин Рославлев военнопленный, и начальство имеет полное право…

– Нет, черт возьми! Нет! – вскричал Шамбюр, топнув ногою, – я не допущу никого обижать моего пленника: он под моей защитой, и если бы сам Рапп захотел притеснять его, то и тогда – cent mille diables! [151]– да, и тогда бы я не дал его в обиду!

– Успокойтесь, любезный Шамбюр, – сказал Рославлев, – вы не должны противиться воле вашего начальства.

– Так пусть же оно докажет мне, что вы виноваты. Вы живете со мною, я знаю вас. Вы не станете употреблять этого низкого средства, чтоб беспокоить умы французских солдат; вы офицер, а не шпион, и я решительно хочу знать: в чем вас обвиняют?

– Это может вам объяснить его превосходительство господин Рапп, а не я, – сказал Рено, – а между тем прошу вас не мешать мне исполнять мою обязанность; в противном случае – извините! я вынужден буду позвать жандармов.

– Жандармов! Sacre mille tonnerres! [152]Стращать Шамбюра жандармами! – проговорил прерывающимся от бешенства голосом Шамбюр.

– Не дурачься, Шамбюр, – подхватил Розенган, заметя, что вспыльчивый гусар схватился левой рукой за рукоятку своего кинжала. Папилью и Мильсан подошли также к Шамбюру и стали его уговаривать.

– Хорошо, господа, хорошо! – сказал он наконец, – пускай срамят этой несправедливостью имя французских солдат. Бросить в тюрьму по одному подозрению беззащитного пленника, – quelle indignite [153]. Хорошо, возьмите его, а я сейчас поеду к Раппу: он не жандармской офицер и понимает, что такое честь. Прощайте, Рославлев! Мы скоро увидимся. Извините меня! Если б я знал, что с вами будут поступать таким гнусным образом, то велел бы вас приколоть, а не взял бы в плен. До свиданья!

Рославлев и Рено вышли из кафе и пустились по Ланд-Газу, узкой улице, ведущей в предместье, или, лучше сказать, в ту часть города, которая находится между укрепленным валом и внутреннею стеною Данцига. Они остановились у высокого дома с небольшими окнами. Рено застучал тяжелой скобою; через полминуты дверь заскрипела на своих толстых петлях, и они вошли в темные сени, где тюремный страж; в полувоинственном наряде, отвесив жандарму низкой поклон, повел их вверх по крутой лестнице.

– Чтоб вам не было скучно, – сказал Рено, – я помещу вас вместе с одним итальянским купцом; он человек умный, много путешествовал, и разговор его весьма приятен. К тому ж вам будет полная свобода; в вашей комнате все стены капитальные: вы можете шуметь, петь, кричать, одним словом, делать все, что вам угодно; вы этим никого не обеспокоите, и даже, если б вам вздумалось, – прибавил с улыбкою Рено, – сделать этого купца поверенным каких-нибудь сердечных тайн, то не бойтесь: никто не подслушает имени вашей любезной.

Тюремщик отворил дубовую дверь, окованную железом, и они вошли в просторную комнату с одним окном. В ней стояли две кровати, небольшой стол и несколько стульев. На одном из них сидел человек лет за тридцать, в синем сюртуке. Лицо его было бледно, усталость и совершенное изнурение сил ясно изображались на впалых щеках его; но взор его был спокоен и все черты лица выражали какое-то ледяное равнодушие и даже бесчувственность.

– Вот ваш товарищ, – сказал жандарм Рославлеву, – познакомьтесь!

Рославлев сделал шаг вперед, хотел что-то сказать, но слова замерли на устах его: он узнал в итальянском купце артиллерийского офицера, с которым готов был некогда стреляться в Царскосельском зверинце.

– Я очень рад, что буду иметь такого любезного товарища, – сказал купец, устремив свой неподвижный взор на Рославлева. – Может быть, мы где-нибудь и встречались; но я уверен, что вы меня теперь не узнаете; в тюрьме не хорошеют.