Елена Турлякова - Нуманция

– Не трогайте моего отца! Он был благородным человеком, в отличие от вас! – Она вспылила и с грохотом поставила глиняный кувшин на столик, вино плеснулось на столешницу. – Извините… – прошептала виновато.

– Твой отец был сенатором, а я всего лишь центурион, я честно выполняю приказы, а его – выгнали из Рима. Где справедливость? Правда?

Она дёрнула головой с вызовом, вскинула подбородок, и волосы её, распутавшись, посыпались по плечам чёрной блестящей волной, завораживая, приковывая взгляд. Ацилия торопливо собрала их, закинув руки назад, стала скручивать в тяжёлый жгут, чтобы снова спрятать. Многие говорили ей о красоте волос, и этот тоже сказал:

– Тебе нужно обрезать волосы, иначе ты по полдня будешь их только чесать и мыть, или тебе купить ещё пару рабынь – ухаживать за тобой? – Усмехнулся небрежно, допил вино из кубка и поднялся.

Ацилия следила за ним со своего места, растерянно хлопая ресницами, шепнула:

– Я никогда не отрежу их, я растила их всю жизнь…

– А мне всё равно, как я скажу, так и сделаешь.

– Нет…

– Что? – Он прямо глядел ей в глаза. – Повтори ещё раз. – Она опустила голову, пряча глаза. – Что это ещё такое? – Отвернулась, покусывая губы. – Вот так-то лучше.

Он направился к выходу, захватив свой плащ.

– Господин? – она сама позвала его.

Центурион обернулся молча.

– Я… У меня есть родственники в Риме… Двоюродный брат, он любит меня, как родную сестру… Если вам так нужны деньги, если вы так цените их, позвольте мне написать письмо в Рим, он приедет, он выкупит меня за любые деньги…

Марций смотрел на неё, склонив голову к плечу.

– Нет.

– Почему? Ну, почему? Почему – нет?

– Нет и всё! – сказал как отрезал, развернулся уходить и крикнул вдруг напоследок, – Гай, отдай ей шитьё! Вечером приду и проверю!

Ацилия только устало прикрыла глаза.

Вечером он пришёл и сразу же спросил:

– Покажи, что сделала.

Ацилия подала ему зашитую тунику, он покрутил одежду, посмотрел шов, вскинул глаза:

– Ты думаешь, я буду это носить? В таком вот виде?

Рабыня пожала плечами, пряча руки под складочки своей туники, шепнула:

– Я только учусь, в следующий раз будет лучше…

– А мне в следующий раз не надо. Возьмёшь и перешьёшь… – Бросил тунику ей в руки.

– Опять? Это как? Ведь зашито же… – попыталась протестовать и заспорила, но центурион только вспылил, забрал тунику и снова разорвал её по шву. Девчонка только удивлённо захлопала ресницами.

– Перешьёшь ещё раз, я в таком ходить не буду. Сделаешь плохо – будешь делать ещё раз, и ещё, и ещё, если надо будет.

Он ужинал, а Ацилия сидела, шила. Старалась на него не глядеть, да он и не замечал её, разговаривал со своим рабом.

Она досидела допоздна, все уже спали, но на следующий день она оставлять не хотела, психовала, исколола себе все руки, ругала его. Подняла глаза и заметила, что центурион на неё смотрит, смутилась.

– Гаси свет и ложись спать.

– Я сначала доделаю.

Ничего больше не сказал, ушёл. Утром проверил её работу, покачал головой:

– Ладно, пойдёт… – Заметил, как она прячет левую руку за спину, и поймал её за локоть, перехватил запястье, поднося к лицу. Девчонка упёрлась, потянула руку. Исколола указательный палец до крови. Оттолкнул её руку, ругнувшись, – Белоручка.

Так и пошла её жизнь. Ацилии приходилось включаться в работу; она прислуживала за столом, помогала снимать сапоги, одеваться и раздеваться по утрам и вечерам, зашивала одежду. И всё равно маялась от скуки, благо, что хозяин совсем забыл про волосы, и Ацилия боялась ему напоминать, прятала их под лёгкую косынку, укладывала на затылке длинными шпильками.

Первые дни она боялась каждую ночь, что он придёт, ждала и нервничала, иногда плакала от страха, но он ни разу за все эти дни не перешагнул грани, ни разу не попытался воспользоваться ею как женщиной. Странный какой-то. Но Ацилия от этого только отдыхала. Он ходил по палатке по утрам, когда просыпался, приходил на обед, ужин, всё остальное время он появлялся редко, Ацилия все дни оставалась одна. Иногда центурион уходил на ночь на дежурство, и тогда она отдыхала от нервного напряжения.

В тот день она особенно устала от тоски и одиночества и решила нарушить приказ и выйти на улицу. Вынесла трипод, принесла шитьё и села на солнце. Научившись более-менее шить, она решила из двух старых туник мужских сшить одну длинную, похожую на женскую. Для себя.

Она проработала уже довольно порядочное время, так увлеклась, что не сразу заметила, что рядом кто-то стоит и закрывает ей солнце. Ацилия вскинула голову и замерла. Это был мужчина. Военный. И, судя по всему, центурион: формой такой же, как и её хозяин. Стоял и смотрел на неё вызывающе, похлопывая виноградной тростью по раскрытой ладони.