Ксения Погорелова - День невозможного

Тикали часы, уходила ночь. Евгений все лежал без сна, не двигаясь и не дыша – будто, выдышав все в этой душной комнате, он больше нигде не найдет ни глотка воздуха. Он должен быть счастлив. Он баловень судьбы. С утра он выйдет в свою бесконечно безоблачную будущность. Он продолжит службу и женится, будет вести дела и сможет вести их мирно. Унаследует отцу, сможет освободить принадлежащие ему деревни и разориться на том. Или не спешить, отменить барщину и сократить оброк, устроить школы, больницы и разориться на этом, пустить пулю в лоб и имение с молотка. Или стать рачительным хозяином – пусть беднеют так, чтоб не до голодной смерти, и богатеют несильно, чтоб не могли выкупиться на свободу. Преумножить богатство, оставить сыну дела, и сын вырастет таким же, как он –

– рабовладельцем и убийцей.

Он поднялся, зажег свечу, оделся и застегнул мундир до горла. В канцелярии штаба гвардейской пехоты было темно и тихо, выстужено с вечера; денщик генерала еще спал в четыре часа утра. Евгений накинул на плечи шинель и стал разбирать бумаги, начал составлять очередное расписание караулов, следя за тем, чтобы строки ложились ровно. Его ждала хорошая служба.

Глухо прогрохотали шаги на лестнице. Вошел генерал Бистром – в полном параде и с выражением лица совершенно не парадно растерянным. Под глазами были мешки; генерал устал.

– А, Евгений, вы здесь уже, – Карл Иванович скинул на стол тяжелую бобровую шубу, в раздражении взъерошил седеющие волосы. – Я из дворца. Бред какой-то. Говорят, что его величество Константин Павлович давно уже отрекся от престола.

Сзади звонили за здравие, спереди – за упокой. В Казанском соборе тянулся молебен за здравие императора Константина; колокола св. Пантелеймона поминали покойного Александра. У ювелира был выставлен гипсовый бюcт покойного в венках и цветах, с черной лентой «aнгел наш на небесах». Напротив, в книжной лавке Смирдина, все витрины были увешаны новым портретом, за которым уже выстроилась очередь. С портрета сердито взирал Константин, похожий на курносую обезьяну.

В белом Аничковом дворце была гулкая тишина, будто городской шум не имел здесь власти. Не застав великого князя Николая в кабинете, Евгений шагал за камердинером по пустым анфиладам, мимо сцен из рыцарской жизни в готических рамах, мимо картин бесконечных парадов от пола до потолка. Его отражение в зеленом мундире скользило по зеркалам; часовые недвижнее статуй провожали его глазами. Евгений стер с лица улыбку: что за время! Константин Павлович в Варшаве то ли принял, то ли не принял престол. Николай Павлович был то ли младший брат императора, бригадный командир под командованием генерала Бистрома – то ли сам император всероссийский, властитель над всеми, включая и генерала. Он сам, князь Оболенский, был секретарь гвардейской пехоты, по приказу генерала несущий пакет бригадному командиру Романову – и он же был заговорщик ради того, чтобы сей бригадный командир никогда не стал императором.

С поклоном камердинер проводил его в Аничков сад. В обрамлении белых колонн, меж обсыпанных снегом деревьев мелькнули зеленый мундир, горностаева белая шубка. Великий князь Николай Павлович стоял, приобняв жену. Был он в мундире Измайловского полка; его сын и наследник Александр Николаевич – в мундирчике полка Преображенского. Мальчик катал свою сестренку в резных позолоченных санках, вращал рукой и фырчал во весь голос, изображая диковинного скакуна – чшш, чшшш, чуфффф! – и, подтянув санки к отцу, заглянул ему в лицо с надеждой:

– Я похож был на паровоз?

– Ты же никогда его не видел, – Александра Федоровна потрепала сына по голове и продолжила по-французски: – Николя, это какой-то ужас. В Англии только и пишут, что о взрывах этой машины!

– Ничего, – Николай Павлович одарил жену поцелуем; дрогнули жемчуга на шапочке белого меха. – Доработают. Тогда и у нас устроим.

Евгений отступил в тень колонн, но слишком поздно: Николай Павлович, заметив чужой мундир, развернулся и зашагал к нему. С каждым шагом веселое, оживленное нежностью лицо каменело.

– Ваше императорское высочество, – Евгений протянул великому князю пакет с генеральской подписью. – Прошу прощения за беспокойство.

– У меня приемные часы, – отрезал великий князь. – Значит, я должен быть на посту. Жизнь, знаете, не для удовольствия.

Просмотрел бумаги, скомкал и отбросил одну, пролистал другую – и скользнул по нему цепким ледяным взглядом.