Ёран Тунстрём - Послание из пустыни

— Во всяком случае, ночь я бы убирать не стал. Я бы вообще ничего не убирал. Впрочем… с людскими бедами пора кончать. И с голодом тоже.

— А с римлянами?

— Да. Римлян я бы убрал. Ну почему тебе обязательно надо болтать?

Теперь мне хотелось полежать в тишине и одиночестве. Но Иоанн уже выбрался из-под травы, и в следующий миг я почувствовал упершуюся мне в живот палку. Я тоже стряхнул с себя траву.

— Что ты затеял?

— Мессии положено сражаться, — сказал он. — Вот твой меч.

Кинув мне палку, Иоанн пошел в атаку.

Он воспринимал наш бой весьма серьезно, а у меня от лежания в темноте кружилась голова. Я пробовал смеяться, дабы умерить его пыл, однако ничего не добился.

Не знаю, долго ли продолжалось наше сражение, когда я заметил подле ульев Захарию. В привычном лиловом плаще, с бородой белее вишневого цвета. Захария помахал мне рукой, тогда как Иоанн, обернувшись и признав отца, вдруг напрягся.

— Мы просто играем, отец, — словно извиняясь, молвил он.

Извиняться было нечего. Кто-кто, а Захария был вовсе не строг. Он был добрый и веселый, хотя ноги его одряхлели, а лицо покрылось морщинами.

— Вижу, вижу. И во что вы играете?

— Сражаемся с сынами тьмы.

— Кто ж из вас тьма, а кто свет?

— Сыны тьмы — это я, отец.

Как он выпалил эти слова!

— В таком случае я — отец тьмы, — отозвался Захария.

— Нет-нет, я вовсе не это имел в виду…

— Разумеется. Время покажет, кто из нас кто. Вообще-то я хотел попросить вас сбегать за оливковым маслом. Скоро обедать.

И мы скрылись меж дерев. Но рядом с нами шло Время. Огромное, черное, холодное. Оно разделяло нас с Иоанном. Оно обламывало ветки вишен, топтало маки и лютики, рассекало надвое червей земных.

Мне хорошо жилось у стариков, да пребудет с ними Господь.

А когда Иосиф вернулся из северных лесов, Захария спросил у него, нельзя ли мне погостить у них еще чуток:

— Они с Иоанном замечательно играют. Обоим только полезно. Я вижу, им нравится вместе.

— Да пожалуйста, — сказал Иосиф. — Мария еще не отошла от последних родов. Если, конечно, Иисус вам не в тягость.

— С двумя не труднее, чем с одним.

— Во всяком случае, в их возрасте, — подтвердил Иосиф.

Елисавета выставила угощение — вино, сыр, хлеб.

— Как житье-бытье на севере?

— Не лучше нашего, — отвечал Иосиф. — Голодают. Уж больно налоги везде высокие.

За вином старики засиделись допоздна. Они сидели у костра под звездами и беседовали о римлянах. Вскоре Иосиф набрался достаточно для излюбленной истории про Сепфорис. Он говорил о своем грехе бездействия, грехе, в котором можно упрекнуть всех иудеев. «Мы слишком бездеятельны», — сказал он. Захария терпеливо слушал, но мнения придерживался иного:

— Кое-кто все же действует… или намерен действовать. Как сказано у Иезекииля: «А священники из колена Левиина, сыны Сад о ка, которые во время отступления сынов Израилевых от Меня постоянно стояли на страже святилища Моего, те будут приближаться ко Мне, чтобы служить Мне, и будут предстоять пред лицем Моим, чтобы приносить Мне тук и кровь, говорит Господь Бог» [3] Книга Пророка Иезекииля, 44:15. .

И Захария поведал о chassidim risonim — людях действия, что живут в пещерах в пустыне Иудейской.

— Ибо спасение придет из пустыни. Там явит себя Спаситель наш. Я всегда испытывал тягу к этим людям, но остался жить в Иерусалиме ради Елисаветы… и ради себя. Иначе я бы поселился в Хирбет-Кумране.

— Значит, это я тебе помешала, Захария? — переспросила со своего ложа убеленная сединами Елисавета.

Он покачал головой:

— Я сам себе помешал. Все-таки в их учении много такого, чего я не принимал. Они казались мне слишком строгими. Если человек в субботний день упал в воду, его, видите ли, нельзя спасать… Еще чего… Они называют меня отступником. Ну и пусть. Они что-то делают, и да благословит Господь их труды.

У Захарии был красивый голос, отчего каждое его слово запечатлевалось в памяти. Рядом с этим человеком ты чувствовал себя в полной безопасности. Мне всегда хотелось, чтобы у Иосифа было много дел, чтобы его переговоры о покупке материалов затягивались и я оставался в гостях как можно дольше. Захария обучал нас не только священным текстам, но и писать на песке. И тогда на вздуваемом ветром песке, по которому шастали куры с петухами, появлялись крупные детские каракули. Он был хорошим наставником и во время этих уроков на берегу, под старой смоковницей, закладывал в наши потаенные уголки крупицы своего опыта. Мы с Иоанном не только подражали речам Захарии, но стремились к ответственности, которой, как нам казалось, было проникнуто его учение.