Ёран Тунстрём - Послание из пустыни

— Савватей!

— Но я не брошу своего бремени и буду нести его через мрак тьмы и пространство пространств.

Взгляд его стал совершенно отсутствующим, потусторонним. Савватей вскочил на ноги и принялся топать ногами по соломе, словно обороняясь от полчищ муравьев. Потом вытянул руки над низкими стенами овчарни и возгласил:

— Я избранный Божий!

Когда я попытался остановить его, принудить снова опуститься на землю, Савватея уже заметили. По переулку гнала коз старушка, которая изумленно остановилась и, всплеснув руками, закричала:

— Благодарю, Господи, что позволил мне узреть Тебя!

Потом она кинулась к загону.

— Иди своей дорогой, — сказал я, не давая ей открыть калитку.

Увы, было поздно. Старушка отошла на порядочное расстояние и там, посреди своей прыгающей и мекающей скотины, больше не боясь, что совершает недозволенное, возвестила всему свету, что ей посчастливилось найти Савватея. Вскоре переулок был забит народом, и тут вперед выступил Нафан.

Утихомирив толпу, он заговорил:

— Се, избранный Божий. Ибо сказал Господь Бог наш: «Но Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению; когда же душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное, и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его» [10] Книга Пророка Исаии, 53:10. . Ибо по пути с небес в царство мрака, где ему предстоит добыть драгоценный рубин, возьмет Он на себя наши прегрешения. «На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством; чрез познание Его Он, Праведник, Раб Мой, оправдает многих, и грехи их на себе понесет» [11] Там же, 53:11. .

И меня накрыло тьмой; она распростерла могучие крыла над ликом моим и туловищем моим и захотела отнять у меня мое существо, ибо многоречив был Нафан, и голос его громогласен, и ликование народное столь ошеломительно, что я едва не распрощался с жизнью: земля вдруг перестала держать меня, я почувствовал, как подошвы отрываются от нее и меня бросает в сторону… я очутился в царстве теней, в долине с мертвыми костями. Я лежал в серых сумерках, в пустоте, и тело мое содрогалось от внутреннего гула, от унылой песни, призванной стереть мое имя, единственную защиту против мрака. Имя ведь прикреплено очень слабо. Оно, как запах, лишь соприкасается с нами. И, как запах, может улетучиться. Ты стоишь на краю пропасти, и вдруг имя покидает тебя. Ты становишься никем. Погружаешься в хаос. Полная свобода. Полный отказ от себя. Круговорот распахнутых дверей, из которых ни одна никуда не ведет. Круговорот форм и красок, которые при твоем приближении исчезают, растворяясь в воздухе. Так бывает осенью, когда цветы одну за другой теряют свои краски, но они еще некоторое время витают рядом. К какому цветку относится какая краска?

К какой эпохе относится какое имя?

В глубине меня набухали артерии и вены, я видел текущую по ним кровь, тело стало прозрачным, превратилось в город, где сталкиваются тысячи желаний и воль; такими же прозрачными стали все окружающие предметы, которые теперь раскрылись передо мной. Раскрылись и камни, сбросив с себя каменные маски, вот и вода скинула водные одежды, и небо освободилось от всего небесного, и время сняло с себя ношу времени.

Тут я почувствовал чье-то прикосновение к ноге; тело вновь обратилось в тело, камень — в камень. Это протянул ко мне руку лежавший на соломе младенец. Болезный ты мой! Зеленый ты мой росточек!

Я снова был облачен в имя, снова существовал во времени. На меня накатились слезы.

Он лежал молча, с запрокинутым кверху личиком. А когда я склонился над ним и заглянул в огромные зрачки, то словно провалился в целую череду зеркал. Упал в бездонную пропасть человеческой души. Все было очень просто: я ему нужен. Мы с ним оказались в узилище времени, в заточении у здравого смысла. Его ручонки искали объятий, а находили голод и жажду. Все было очень просто: ребенок одинок и напуган, а к его грязи и комариным укусам прибавились слезы и дождь.

Все было очень просто: он появился на свет и должен жить, а жизнь — штука сложная.

Я взял его на руки, примостил поудобнее тяжелую голову и, протиснувшись в калитку, покинул уединение овечьего двора. Савватей провожал нас взглядом. Теперь и он остался в одиночестве: за него говорил Нафан, он же свое отговорил и временно оказался не у дел. Он был для Нафана источником, из которого тот черпал знамения, и эти знамения, которые чудились ему у одинокого безумца, благовествовали: пришло Царствие Божие… Слово есть плоть! [12] Ср. «И Слово стало плотию» (Евангелие от Иоанна, 1:14).