Ёран Тунстрём - Послание из пустыни

— А разве нет? Ты еще с детства…

Но что случилось?! В эту самую минуту и на этом самом месте я вдруг почувствовал, что могу сказать ему: да, ты был прав и мне придется взять на себя эту ношу. Не обязательно становиться Мессией, но… Наверное, извечно следящее за мной око в конце концов приведет меня к моему предназначению. Теперь, однако, я считал нужным противоречить Иоанну, и мы с ним заспорили, как спорили в детстве. Мне не нравился в первую очередь его высокомерный тон.

— Ты богохульник, Иоанн. Ты всегда злословил по поводу Господа. Просто Он не обращал на тебя внимания.

— Хочешь еще лепешку?

— Да.

Я огляделся в ночи. Вот костер, вон пещера, кругом песок. Из пустыни доносится лай гиен. А вообще — пустота и безмолвие. И конечно, одиночество.

— Надеюсь, тебе тут нравится? Добываешь пропитание в поте лица твоего, и говорить ни с кем не надо.

— Меня все устраивает.

— Почему бы тебе не вернуться в Геннисарет? Не начать снова рыбачить, пахать землю? Дома тоже есть к чему себя применить. Женись, заведи детей!.. А ты знаешь, что Товия умер?

— Мне этого мало.

— Мука мученическая с тобой! Чего тебе мало? Мало смерти Товии или мало жить как простой крестьянин на Геннисаретском озере?

— Всего мало. И то и другое — не наша судьба. Мы не можем прятаться под такими личинами.

— Товия умер безо всякой личины! — вспылил я. — И не пытался избежать ответственности. Он пожертвовал своей жизнью. Им пожертвовали. Его предали.

— И кто о нем будет вспоминать? Какой прок от его жертвы?

— Пока не известно. Не нам судить. Еще не конец света.

— Вечно надо ждать и ждать. Проклятое детство!

Скорее проклятая юность!

— Нет, Иоанн, детство у нас было замечательное! Вспомни чудесные утра над Геннисаретом, неторопливое дребезжание повозок на дороге. Вспомни упоительный скрип колодца, песнь водочерпия. Вспомни дивные анемоны весной, цветущий миндаль, журчание бегущих с гор ручьев. Бесподобно чувствовать, как мы меняемся, как вытягивается наше тело, как приобретают новое направление мысли! Чувствовать, как твой телесный сосуд постепенно наполняется жизненной силой и опытом. Чувствовать, как избыток их переливается через край и распространяется по земле, среди твоих друзей и недругов. Бесподобно, когда тебя кормят хлебом с молоком, бесподобно вместе с другими ощущать, как ноет вечерами спина, вместе с другими сидеть у костра и желать изменить мир, но, право, очень трудно сидеть теперь рядом с тобой и слушать твои проклятия. Хотя, видно, такова воля Божия, ибо всё в руц е Господа.

— Я не страдаю от одиночества, а жду твоего пришествия.

— С этим придется подождать.

— Знаю. И не тороплю тебя.

— Только повторяю: я никакой не Мессия!

— Эта стадия тоже в порядке вещей, через нее нужно пройти. Так взрослеют! И все же тебе не избежать своего предназначения.

Я перевернулся на живот и стал разглядывать песок: на крохотных песчинках плясали отсветы костра. Эти мириады песчинок напоминали спрессованные вместе галактики… или сгусток материи, представлявший собой жизнь миллионы лет тому назад.

Я наблюдал за муравьем, который бегал вокруг моего пальца.

— А я-то надеялся побыть тут в тишине и спокойствии. Отдохнуть, посидеть у костра…

— Да ладно тебе… Ты не выносишь одиночества. На том берегу ты не знал, что…

— Неужели ты меня видел?

— Конечно. Я следил за тобой… каждый день.

— И чего ты от меня ждал?

— Ничего. Пока ничего. Или того самого, что ты сказал.

— Думаю, мне в любом случае лучше уйти и скрыться там, где меня не знают. В каком-нибудь порту или северной деревне.

— Иди.

Мой подмокший плащ высох, и я завернулся в него. Иоанн остался сидеть у костра.

— Только прежде, чем скрыться… — сказал он. — У тебя есть дом, загляни-ка туда.

Осень я встретил на севере, среди больших виноградников, где никто не выспрашивал тебя, кто ты такой. Домой я зайти не решился: римляне слишком хорошо знали нашу, еврейскую, любовь к родне и я не хотел подвергать своих близких излишней опасности.

Сюда стекались работать люди из разных краев: на спускавшихся к морю пологих склонах мы, галилеяне, стояли бок о бок с выходцами из Иудеи, Самарии, Ливана. Спали мы под открытым небом, среди виноградных лоз, чтобы не дать никому ограбить богатых землевладельцев. Изредка с одетых кедром гор долетал слабый запах снега.

Трудились мы молча.

Я далеко не сразу заметил это.

Разумеется, некоторые слова — например, относившиеся к полям и урожаю, к утру и вечеру, к еде и сну, — еще цедились.