Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный

Уже не было при нём никого из друзей; Курбский расстался с ним, ведя воинов на ратные подвиги.

Только два верных служителя: добрый Непея и Василий Шибанов, любимый слуга Курбского, оставались при Адашеве в башне дерптской, где суровые татарские стражи стояли у всех выходов и свет дня тускло проникал в толстые стены сквозь толстые решётки. Силы Адашева ослабевали, ещё крепился он, превозмогая терпеливо болезнь, но столько быстрых переворотов, столько перемен неожиданных наконец победили изнеможением твёрдость его...

Прошёл уже месяц со дня его заключения. Несколько дней служители замечали в нём какое-то уныние. В одну ночь Шибанов разбудил своего товарища.

— Непея! Боярин с кем-то разговаривает.

— Тебе так послышалось, — сказал Непея, — не меня ли зовёт он? — И бросился в покой Адашева.

— Откуда прибыли послы, и желают ли вступить в переговоры? — спросил Алексей Адашев вошедшего служителя.

Непея замер, не веря глазам своим.

— Я имею власть принять и отвергнуть предложения их, — сказал Адашев и посмотрел на Непею. — А, мой добрый слуга. Не ты ли захватил Беля? Жаль мне старца, но я буду умолять о пощаде его.

— Он казнён, — сказал Непея, вздохнув и покачав головою.

— Что говоришь ты! Он казнён! — воскликнул Адашев, силясь приподняться с одра. — Казнён! — повторил он и, закрыв руками лицо, отчаянно бросился на скамью.

Непея перекрестился, не спускал глаз с доброго своего господина и плакал.

Адашев умолк, но лицо его горело, он метался. Шибанов тосковал с Непеею, и оба не отходили от больного.

На другое утро Адашев, казалось, опомнился.

Шибанов подал кружку воды.

— Нет, — сказал Адашев, — вода не утолит моей жажды. Подай свиток!

Это был список апостольских посланий, начертанный рукою Адашева, который всегда с новым утешением его прочитывал.

Непея подал свиток, и Адашев успокоился.

По закате солнца болезнь приступила с новым порывом. Тоска и беспокойство усилились. Адашев забывался: то казалось ему, что он беседовал с Сильвестром, то думал, что видит Иоанна, то мечтал, что находится в семействе своём и приветствовал друзей своих, как будто бы его окружающих.

— Прочти мне, Курбский, твоё преложение беседы Златоуста. Тише, тише... нас всех назовут чародеями и первого — тебя. Тебя не остановят в пути ни морозная зима, ни знойное лето. Ты понимаешь греков. Ты друг Максима. В глазах Левкия — ты чародей! Сильвестр и Адашев чародеи, по совету их издан судебник. Мы обвинены, осуждены без ответа!.. Но государь! Сильвестр назидал тебя по власти веры, я говорил тебе по сердцу друга... О, государь! Тебе открыто сердце моё! Ты наедине воспретил мне называть тебя царём, ты хотел, чтоб я тебя называл Иоанном... Верь Иоанн, что мне любезна слава твоя, но добродетель в царе — любезнее славы... Иоанн, кто разлучает нас? Страшись ласкателей! Как моль тлит одежду, в которой кроется, так ласкатели тлят сердце, которому льстят. Презирай шутов! Царю нет времени слушать их, если он заботится о благе подданных. Страшись себя. Страсти, как огонь, распространяют вокруг себя тление. Угаси их — и будь над собой властелином. Повелевать собою славнее, чем повелевать другими. Государь, друг мой! Не предавайся в обман удовольствиям: излишество их истощает силы души. Удержи гнев твой. Милость — есть право царя на любовь народа. Помнишь ли, как славили имя твоё, когда для меня ты возвратил из заточения мудрого старца, грека Максима. Покровительствуй знаниям полезным. Розмысл [16] Так назывались инженеры. помог тебе под Казанью. Чти храбрых, в ранах их сияет мужество. Не ищи Бога в отдалённых обителях, но ищи Его в благих делах на пользу царства. Не верь доносителям: на одно слово правды услышишь десять слов клеветы. Не по клевете ли Туров в темнице?.. Брат мой! Брат мой, Даниил! Не проклинай врагов. Ты проложил путь в царство Астраханское, полное мечей и копий... Ты везде побеждал. Победи себя. Увы! Вспомни слова: «Одним языком прославляем мы Бога и отца и проклинаем человеков, сотворённых по подобию Божию!» Из тех же уст исходят благословение и клятва. Но, брат возлюбленный, течёт ли из одного источника вода сладкая и горькая...

Так говорил Адашев, он весь горел как в огне. Глаза его не могли узнавать окружающих. Тоскуя, в жару, бросался он из края в край одра своего; то вдруг вскакивал, то опускался без чувств на ложе; лицо его рдело, дыхание ускорялось, уста засохли — и ничто не могло утолить жажды его.

Иногда в исступлении он схватывал руки слуг, вскрикивая: «Слышите ли шум? Это бедные люди! Они пришли ко мне; на них ветхое рубище, дайте им от меня одежду. Голод томит их; призовите их ко мне: пусть они сядут за столом моим. Приблизьтесь, други, приблизьтесь! Я представлю царю челобитные ваши. Кто из вас несчастлив — я пролью с ним слёзы; кто из вас беден — я разделю с ним избытки мои».