Анатолий Крикун - Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 3. Семья

потрясения и загноившейся пустяковой раны

скоропостижно умер. Без слёз и причитаний схоронила его на задах за огородом. На могиле не поставила

католического креста, а посадила ель. Те, кто побывал у Вилмы в работниках и ухажёрах, нахваливали вдовушку за ласки, оценивали её тело, но бранили за характер. Хотя и

зубоскалили, но в душе надеялись, что она снова остановит свой взгляд на них.

Во время очередного, тщательно организованного похода за пропитанием на складское помещение дальнего

железоделательного заводика, который, к удивлению, дымил и давал продукцию и в посёлке при заводике не перевелись богатенькие обыватели припрятавшие своё барахлишко от властей (власти грабили так же жестоко как и бандиты, но соблюдали видимость законности и социальной справедливости), Пётр получил лёгкое ранение от мальчишки-охранника, « вохровца» (отряд вооружённой охраны), плохо обученного и неосторожного. «Лесной брат», товарищ по несчастью уберёг Петра нанеся сторожу

удар окованным прикладом в лицо. Присел рядом с упавшим и стал стягивать со стонущего новые сапоги. Пётр

стоял рядом и тупо, бездумно смотрел на эту сцену. Товарищ поднял глаза, посмотрел в бледное лицо Петра, освещаемое пожаром от горевшей конторки завода. Со склада напавшие вытаскивали и грузили на две телеги всё, что могло облегчить их лесной быт.

– Что глядишь?… Не тебе судить! Если хочешь пожалеть

сосунка, то лучше добей, чтоб не мучился. Он тебя прикончить мог. Тут жалости нет! Или ты его- либо он- тебя!

Пётр глянул на окровавленное лицо парня, видел как тухнут глаза, умоляюще глядя на него и искривляются в неестественной улыбке губы. Холодная дрожь сотрясла тело Петра. Он резко бросился, чтоб скорее забыть эту

страшную картину в открытые двери склада, чтобы что-то

схватить и бросить в телегу. Попалась связка зимних валенок. «Сгодятся» – мелькнуло в отяжелевшей от прилива крови голове Петра.

Пустяковая рана в условиях лесного быта в сырой землянке обернулась через несколько дней загниванием, горячкой, бредом и потерей сознания. В один из моментов прояснения, когда Пётр с закрытыми глазами лежал пластом на палатях, устланных еловыми ветками и

высохшим сеном, укрытый холодным рваным одеялом, услышал обрывки разговора вислоусого и заросшего широкой бородой атамана с ординарцем:

Ты бы, отвёз бедолагу на хутор к Вилме. Заметил я, что она его отличила и глаз положила… Может примет его, а нам он сейчас без надобности. Ещё занесёт какую- нибудь болезнь-лихоманку и все лежать будем. А если хуторянка его не примет, то сам знаешь что сделать. Схорони, и чтоб никто не знал, а винтовку его почисть и оставь. Всё ясно!

Ординарец кивнул головой:

– Что тут не понять, исполню всё как следует. А Вилме что передать?

– Пусть жратвы побольше запасает, да к нам дороги не забывает. Передай, что мы её не оставим и если что – то всегда достанем.

Тело Петра, укрытое старым с прорехами тулупом несколько часов тряслось на телеге по лесным тропам и склонам до хутора затерявшегося в лесной чаще, где был расчищен и выжжен участок для огорода и клин для пашни.

Два десятка ульев стояло ещё в полисаде и не были убраны в омшанник. Две коровы и телок с дюжиной овец паслись на опушке. Двор был широкий, а дом крепкий,

пятистенный, с обширными сенями и навесом над широким и высоким крыльцом. О чём говорили ординарец с хозяйкой хутора Пётр не слышал. Всю дорогу до хутора возница был молчалив, а Пётр бесчувственным. Очнулся в тёплой постели застеленной тёмной простынью, под ватным одеялом. Дом был хорошо протоплен и, проникающее под одеяло тепло

добавляло жару воспалённому телу и гнало из него липкий пот. Стекая со лба, тёплый ручеёк торил дорожку по небритым щекам и застревал в бороде. Хозяйка, плотная телом и разрумяненная, хлопотала у печи исторгавшей запахи мяса и варёного в чугуне картофеля. На

приглушённое покашливание Петра и скрип кровати

повернула голову и, отметив пристальным взглядом, что больной постоялец очнулся, подошла к нему и,

склонившись, заглянула в глаза. Белые распущеннее,

роскошные волосы хозяйки легли на плечи и грудь Петра, а

губы коснулись лба.

– Да ты, красавец, видать, пришёл в себя и дышишь ровно, а я уж грешным делом думала, что богу душу отдашь, а мне

только хлопот доставишь.

Провела мягкой, тёплой ладонью по мокрому лбу.

Принесла холодное мокрое полотенце, утёрла им лицо и положила на лоб.