Ольга Нацаренус - Кровь молчащая

Душа моя! Кобылу Маркизу Максимов пусть гоняет при выгулах, но только с условием – после привязать как следует и детей не подпускать. И не позволять лошади скакать слишком долго. Чистить её не забывать через день, обязательно.

Скоро, Женечка моя, приеду. Соскучился, устал.

Скоро наступят холода, и необходимо будет переехать вам с дачи на квартиру, хотя канитель это ужасная.

Целую вас крепко, крепко!

Целуйте за меня детей.

Несмотря на поздний вечер – жарко и очень душно. В распахнутое настежь окно – песни цикад и белый свет от луны. Завершён ужин, смолкли задорные детские голоса, в гостиной зажжены свечи. Александр Петрович курит трубку и раскладывает карточный пасьянс на бордовой плюшевой скатерти обеденного стола. Евгения заметно взволнована:

– Саша, послушайте меня, прошу… Я была сегодня случайным свидетелем того, как отбывал на фронт Александрийский гусарский полк, расквартированный в нашем городе… Когда я подходила к площади, полк уже начал вытягиваться в походную колонну: стройные вороные лошади, на всадниках – чёрные доломаны с серебряной отделкой, барашковые шапки, с красным шлыком… Внезапно, громко и очень торжественно раздались звуки полкового марша. Саша, я даже вздрогнула всем телом от неожиданности услышанного! Через минуту из сотни широко раскрытых ртов прогремело могучее «ура», которое тут же было подхвачено вышедшими проводить полк саратовцами. Вид у военных был какой-то особенный, праздничный: подбородки приподняты, спины – в струну, взгляды – полны гордости и восторга. На некоторое время музыка смолкла, и мне удалось услышать обрывки небольшой речи – напутственного обращения командира полка: «Австро-Венгрия захотела поработить православную…», «Его Величество не оставил без своей помощи…», «Для того ли русские солдаты проливали свою кровь…». И снова, Саша, могучее «ура», разливающееся по площади огромной, накрывающей волной. Трубачи в первом ряду колонны, сидящие на лошадях серой масти, заиграли «Боже Царя храни», и колонна не спеша тронулась по улице, в сторону железнодорожного вокзала. Лошади были возбуждены, пританцовывали, изящно выгибая блестящие шеи. Солнце заливало золотом длинные шашки гусар. Громкий свист и гиканье раздавались повсюду… Я находилась в стороне, в толпе, и пристально вглядывалась в лица всадников проходящих мимо эскадронов… Лица, озарённые слепой верой в судьбу. Лица, свято верующие в предстоящую справедливость, полные предвкушений лихих атак и подвигов. Саша, мне даже страшно подумать о том, что их ждёт впереди! Думает ли кто-нибудь из этих людей о неизбежности страшных, трагических эпизодов? О смерти? Боже мой, ведь за их спинами – женщины, матери, дети…

Александр нежно целует ладонь жены, смотрит в её широко раскрытые, испуганные глаза:

– Есть ещё такие понятия, Женечка, как знамя полка и Россия. Чуждо это Вашей милой головке и странно. Понимаю, очень хорошо понимаю. Не всякая особь мужеского-то пола умеет принять такую расстановку положения вещей, не говоря уже о женщинах, с вашим особым душевным порядком. И расстановка та проста – всё от любви должно происходить. Ровно так, как в Евангелии прописано. Ровно так: дом свой любить, птиц в небе, день свой каждый любить, что Господом дан. Вот мы и учимся любить, как умеем: с шашками наголо, с пулемётами, Женечка. С высоко поднятыми подбородками и спинами в струну. Иначе – прах от отечества останется: вспоротые животы, вонь да лай собачий… Это я Вам от сердца своего говорю сейчас. Это я так сердце своё слышу. Ну а как офицер, как осведомлённый по некоторым политическим вопросам, понимаю – Россия к войне не готова. Не готова. Пятый, Донского казачьего Войскового Атамана Власова, гусарский полк был сегодня погружен в эшелоны и отправлен на фронт. Знаю об этом, доложили. Дай же им, Боже милостивый, веры покрепче!..

Ближе к вечеру – дождь. Мелкий, холодный и, от резкого налетающего ветра, рваный. Откуда сегодня проливается на землю эта вода – совершенно непонятно, так как голубая высь не имеет ни единого облака и светит яркое солнце. Ветер загоняет летящие с деревьев листья в зеркала серых луж, и те принимают их, возмущаясь большими, мгновенно лопающимися пузырями.

Кажется, что город оставлен людьми. Вместо них по брошенным грязным улицам происходит беспорядочное движение тёмных фигур. Одни – вколачивая подмётки в мокрую мостовую, ходят неровным, дурно орущим строем и устремляются острыми, блестящими штыками в небо. Другие – выворачивают наизнанку продовольственные лавки, лихо стягивают пальто и шубы со случайных прохожих, режут бродячих собак для устранения голода и греются у наспех сложенных костров.