Николай Гейнце - Судные дни Великого Новгорода

– Опомнись, Агафьюшка, что ты несешь за околесицу, с каким таким полюбовником… это жених мой нареченный… Сеня… Семен Иванов… а я… я Аленушка, дочка Горбачева Афанасия Афанасьевича… А он, говорю, жених мой из слободы Александровской… спас он меня из рук моих надругателей…

– Жених, говоришь, девушка… Доброе дело, доброе дело… У моей касаточки, у Аленушки, тоже был жених нареченный, ждали мы его со дня на день… да дождались вместо него лютых ворогов.

– Это он и есть, Агафьюшка, он, кого ждали мы с тятенькой.

– С тятенькой, а у тебя, девушка, есть и тятенька?..

– Да что ты, Агафьюшка, – уже совершенно взволнованным голосом заговорила Елена Афанасьевна, – битый час я говорю тебе, что я та самая Аленушка, твоя питомица, что жила в этом доме вместе с тятенькой, али ты совсем с перепугу лишилась памяти…

Агафья Тихоновна обвела Аленушку совершенно бессознательным взглядом.

– Значит есть у тебя, девушка, тятенька… У моей касаточки тоже был тятенька, да сгубили его злодеи-кровопивцы… Ох, девушка, как они палками его дубасили, инда по всей по мне мураши забегали, отдал он душу свою честную Богу под ударами кромешников… Набольшой-то их, Малюта, перед казнью таково с сердцем с ним разговаривал, да и велел бить его до смерти.

– Как умер… тятенька?.. – вскочила даже с лавки Елена Афанасьевна и тут же как сноп грянулась на пол.

Агафья Тихоновна равнодушно посмотрела на упавшую.

– Ишь, что девка придумала, Аленушка-де я, да и весь сказ… Нянька-де – старуха полоумная, поверит мне и отдаст мне имение… Ловко она с полюбовником придумала, – заговорила уже сама с собой Агафья Тихоновна.

Наклонившись к лежавшей навзничь Елене Афанасьевне, старуха стала ее рассматривать.

– Такая же чернявая, как и Аленушка, только та была кровь с молоком, а эта, вишь, какая худющая… Ишь, что выдумала, она… Аленушка… обманщица!..

Сумасшедшая старуха погрозилась ей своим костлявым кулаком.

– А этот, душегуб, кровопивец, что здесь был, – вспомнила она о Семене Иванове, – сохрани, говорит, Агафья Тихоновна! Лисит, злодей, тоже добрым прикидывается… Погоди, лисий хвост, сохраню я тебе твою полюбовницу, так сохраню, что и сам наищешься… Кажись, и он был, как тащили Аленушку, будто бы я его видела… Так и есть, видела… Как пить дать он и есть… Семь-ко я отомщу за Аленушку… Надругались над ней, ненаглядной, сгубили во цвете лет касаточку… Надругаюсь и я над полюбовницей изверга… Умерла моя кралечка… пусть и эта околеет, проклятая!..

В глазах старухи сверкнул какой-то адский огонь. С протянутыми вперед костлявыми руками бросилась она на лежавшую Елену Афанасьевну и правою рукою с такой неимоверною силою сжала ей горло, что глаза несчастной широко раскрылись в предсмертной агонии, а язык высунулся на половину изо рта.

Раздался предсмертный крик, и Аленушки не стало.

Агафья Тихоновна как бы окаменела над трупом задушенной ею женщины, и, сидя на полу, все сильнее и сильнее сжимала ей горло.

Она, казалось, с наслаждением впивалась глазами в искаженное лицо лежавшей и вдруг… в ужасе отняв руку, отскочила от мертвой.

– А кажись, это и впрямь… Аленушка! – диким голосом вскрикнула Агафья и остановясь посреди комнаты, стала снова тихо подходить к лежавшей, пристально рассматривая ее. – Да… да… вестимо, Аленушка…

Она подскочила к трупу и стала срывать с нее платье и рубашку.

На груди умершей блеснул золотой крест с четырьмя изумрудами.

– Она… она… Ах я окаянная! – простонала старуха, к которой на минуту явилось полное сознание.

Эта минута показалась ей страшно продолжительной. Весь ужас совершенного ею преступления восстал перед ней. Своими руками она убила ту, которая ей была дороже и милее всего на свете… убила свою… Аленушку.

Светлый промежуток миновал, но сознание, что перед ней ее питомица Елена Афанасьевна, осталось.

Она стала тормошить труп.

– Аленушка, касаточка, встань, очнись, ненаглядная… это я, твоя здесь нянюшка, Агафья… встань ты, дитятко, проснись… Что ж ты глядишь на меня, словно испугалася… язык-то спрячь… красавица…

Труп действительно глядел на нее во все глаза, в которых отразился весь ужас неожиданной смерти.

– Встань же, родимая… пойдем, милушка, в твою горенку, положу я тебя на постель пуховую, расправишь ты свои косточки усталые. Встань же… очнись!

Агафья Тихоновна то приподнимала труп в своих объятиях, то снова опускала его на пол, трясла за руки, а слезы ручьем текли из ее старческих глаз.