Николай Гейнце - Судные дни Великого Новгорода

Афанасий Афанасьевич схватил ее на руки и внес в горницу.

Кликнув свою стряпуху Агафью, он отдал на ее попечение свою страшную находку.

Стряпуха Агафья Тихоновна была молодая тридцатилетняя женщина, жена одного из приказчиков Горбачева.

Увидев замерзшую девочку, она так и ахнула.

– Ишь, сердечная, ознобилась, совсем ознобилась, уж жива ли?.. Кажись, цыганка! – взяла она на руки окоченевшего ребенка.

– Выходи ее, Агафьюшка, ведь душа-то человеческая! – заметил Афанасий Афанасьевич, поняв восклицание: «кажись цыганка» в смысле пренебрежения к этому племени.

– Знамо дело человечья… Я говорю цыганка, потому такая чернавая, а то ведь и они крест носят, – отвечала добрая женщина.

– Перво-наперво ее я теперь в сенцах снегом ототру от испарины, а там в теплую горницу внесу, а то она сразу в тепле-то не отойдет, беспременно снегом растереть надо…

Агафья вопросительно посмотрела на Афанасия Афанасьевича.

– Делай как знаешь, только от смерти ее вызволь… Отец и мать, чай, есть, убиваются, искать будут.

Горбачев прошел в свою опочивальню.

На утро первый вопрос его, обращенный к Агафье, был о найденной им девочке.

– Отдохла, как снегом ее я вечор потерла, да в тепло внесла, глазки открыла, на постели, на моей, а потом опять заснула, родненькая, и вся в испарине, в рубаху я ее в свою завернула, так ночью меняла, хоть выжми. А теперича, на рассвете, встала, сбитню попила, лопочет. Сказала, что зовут ее Аленой, на шее крестик деревянный висит, махонький…

Афанасий Афанасьевич вышел в кухню.

– Поди к дяде, ручку поцелуй, без него бы ты давно уже на том свете была, – наставительно сказала Агафья.

Девочка, не торопясь, слезла с лавки, на которой сидела, и, не робея, подошла к Горбачеву и поцеловала ему руку.

– Как зовут? – спросил последний, целуя девочку в лоб.

– Алена!

– А по отцу?

– Отца Афанасием кликали… только его телегой зашибло, – отвечала девочка.

– Помер?

– Помер, летошный год еще помер.

– Из табора?

– Стояли мы табором здесь под городом, да вечор ушли.

– А мамка?

– И мамка ушла… Посадила меня на крыльцо и говорит, сиди здесь… мне тебя кормить нечем… и ушла.

– Ну, может, мамка так малость ненароком тебя попугала… вернется, – утешил девочку Афанасий Афанасьевич.

– Нет… не вернется… она меня все била, – проговорила девочка. – И Иван Климов все бил…

– Кто же это Иван Климов?..

– А мамкин муж.

Из этих несложных ответов одиннадцатилетней девочки для каждого становилась ясна страшная драма, разыгравшаяся в жизни ее матери, решившейся для любимого человека бросить на произвол судьбы свое родное детище, и что еще хуже, решившей озлобить это детище против себя.

– А не придет, так и здесь проживешь, в другорядь не замерзнешь! – успокоил Горбачев девочку, с немою мольбою смотревшую на своего спасителя.

Аленушка бросилась снова целовать руку Афанасия Афанасьевича.

Он почувствовал, что на его руку закапало что-то горячее.

Это были слезы благодарного ребенка.

Агафью Тихоновну тоже в слезы ударило от этой сцены, и она стала обтирать рукавом сорочки глаза.

Горбачев тоже смигнул с ресницы непрошеную слезу и, погладив девочку по головке, быстро вышел из дома.

Прошел год. Предчувствия девочки оправдались, мать не вернулась за нею, и она осталась жить в доме Афанасия Афанасьевича Горбачева. Агафья Тихоновна привязалась к ней, как родная мать, особенно после смерти своего мужа, случившейся через несколько месяцев после появления в доме Горбачева Аленушки.

Муж Агафьи, надорвавшись при переноске кулей, умер «от живота».

Афанасий Афанасьевич заявил ей, что она может быть покойна за свою дальнейшую будущность, так как он не отпустит ее до самой своей смерти и не забудет в своей последней воле.

– Береги только Аленушку! – заключил он.

– И, батюшка, да я ее за родное детище свое почитаю и без слова твоего пуще глаза берегу… – ответила растроганная Агафья.

Горбачев сам не на шутку привязался к девочке, внесшей оживление в его скучную, одинокую жизнь.

Аленушка тоже почти боготворила его.

Он сам стал исподволь шутя учить ее грамоте, и она вскоре сделала такие успехи, что превзошла своего учителя.

Годы шли.

Угловатое сложение развивающейся девушки скоро сменилось пышными формами красавицы, высокой, стройной, с роскошной косой, с густыми дугообразными бровями, жгучим взглядом черных глаз и нежным пушком, пробивающимся сквозь румянец смуглых щек.