Андрей Курков - Ключи Марии

Гости угощались стоя, разбившись на маленькие группки. На столе вперемешку красовались новые советские напитки – водка, шампанское, и старые запасы – водка Бачевского, хорватские вина. Из закусок – колбаса, сельдь и много икры, черной и красной. При Польше она была дорогим, но не дефицитным товаром, при российской оккупации – наоборот: подешевела в ресторанах, но правда, исчезла из магазинов. Магазины предлагали исключительно сельдь и водку. Хлеб и молоко можно было купить только утром.

Степан Шурхало, преподаватель латыни, вывел Куриласа на балкон покурить.

– Глупый я, что не убежал, – вздохнул. – А теперь попал в тупик.

– Что такое?

– Меня заставляют докладывать еженедельно о всех разговорах на кафедре.

– Почему именно тебя?

– Потому, что я им социально близок. Из пролетарской семьи.

– О, Господи! – покачал головой Курилас. – На днях по этой же причине ко мне забегал попрощаться один наш общий знакомый: его тоже заставляли докладывать. Я удивился: «А чего тебя трогать? Ты же из пролетарской семьи!». А он: «Вот именно! Это и есть причина. Они считают, что я для них идейно и социально близок. Понимаешь? И потому, мол, должен помогать устанавливать их власть в Галичине».

Оба рассмеялись.

– Кто же это? – спросил Шурхало.

Курилас выглянул с балкона на улицу. Прохожих не было. В конце улицы стояло темное авто.

– Не скажу, – сказал глухо, – пока не узнаю, что ему удалось перебраться на ту сторону. Сам понимаешь…

– Конечно.

– Но почему ты переживаешь? – пожал плечами Богдан. – Разве у нас на кафедре ведутся какие-то антисоветские или националистические разговоры? О чем докладывать? Есть несколько новых преподавателей из Союза. Так кто бы при них что-то себе позволил?

– Я так и сказал, когда меня позавчера вызвали. А он мне говорит: «Вы со мной не искренни. Разве профессор Курилас не жаловался, что не смог пообедать в ресторане из-за того, что туда набилась куча офицеров?» Я удивился. А что он такого сказал? А он: «Эти офицеры – ваши освободители! Они жизнью рисковали, чтобы вытащить вас из польского рабства. Вы наоборот, должны радоваться, что имеете честь обедать вместе с ними.

– Конечно, это хорошо, когда сидишь рядом с офицером, а он опорожняет нос тебе под ноги!

– О, спасибо, уже есть что на тебя донести, – рассмеялся Степан. – Но если серьезно, то это означает, что они не одного меня завербовали. И теперь, если кто-то промолчит о какой скользкой беседе, то второй или даже третий обязательно донесет.

– Ну вот и меня тоже вызвали, – признался Богдан.

– И тебя? – Шурхало был искренне удивлен.

– Да, на завтра. В обед. Уже и Рудницкого предупредили, что он меня заменяет.

– Так, может, тебя хотят арестовать?

– Нет, похоже на другое. Попросили внимательно перечитать хронику Ольгерда.

– Зачем это им?

– Откуда мне знать? Завтра скажут.

– Что ж, пойдем к гостям…

Дамы тем временем живо обсуждали появление советских женщин в театрах и филармонии. Их вид поражал: невероятный коктейль запахов и, конечно же, красные береты, которые они никогда не сбрасывали, потому что ленились делать прически.

Мужчин же, как обычно, понесло в политику. Гости Марковича были давними друзьями как хозяина, так и Куриласа, давно своих мыслей и взглядов друг от друга не скрывали и возможностью промолчать в ответ на спорную мысль не пользовались. Не испытывали они страха и сейчас, когда любимые темы разговоров заводили их на опасную территорию.

– Интересно, что они арестовывают даже членов Компартии Западной Украины, – преподаватель языкознания Олексий Гуркевич удивленно развел руками. – Тех, что выехали в СССР, расстреляли еще в тридцать седьмом, а теперь вылавливают тех, кто, узнав о коллективизации и голоде, вернул советскому консульству во Львове свою членскую карточку. Такого они не прощают! Арестовали уже журналиста Степана Рудыка* и его еврейского товарища-коммуниста Людвига Розенберга*, они как раз из тех, кто сдал назад членские билеты в знак протеста. А когда их арестовали, то выбросили их семьи на улицу, а имущество конфисковали. Оба получили по восемь лет тюрьмы!

– Ну, толстячок Розенберг, как мы его по-приятельски звали, поплатился, пожалуй, еще и за то, что был сотником, членом провода Украинских Сечевых Стрельцов и воевал против москалей, – вмешался Курилас. – Такие у них тоже в списке.

– Ко мне обратился мой выпускник, очень мудрый и активный парень, которого община села выбрала на войта, – рассказывал Маркович. – Но еще надо было, чтобы его утвердили в райкоме. Когда же он приехал туда, секретарь райкома тщательно прочитал его биографию и анкету, и спросил: «А в вашем селе кто-то при Польше в тюрьме сидел?» Парень удивленно ответил, что его деревня была очень бедной, забитой, там никто не занимался политикой, а потому никто арестован не был. А секретарь: «Я не о политике. Меня интересует, кто вообще сидел в тюрьме?» Он тогда вспомнил, что действительно один человек был осужден за то, что забил топором свою жену. «О! – обрадовался комиссар. – Как раз таких нам и надо!»