Андрей Курков - Ключи Марии

Несмотря на все эти бросания людей из стороны в сторону, из лагеря в лагерь, Львов не опустел, не стал безлюдным, а наоборот, загудел жизнью города с миллионным населением! Все улицы были забиты машинами, повозками, бричками, толпами людей. Беглецы устремились сюда со всей Польши, ища спасения от немцев, но очень скоро многие из них убедились, что попали в еще более опасную засаду. Выяснилось, что правы были те, кто сбежал: почти все они выжили, и особенно это касалось интеллигенции. Тех, кто остался, депортация привела в Сибирь и в Среднюю Азию.

Всех поразил пролетарский и очень запущенный вид русского войска – грубые, как топором рубленные лица, встревоженные глаза и уставшие телодвижения. Казалось, они еле ноги волочили. Тем не менее, с оружием не расставались: из кузова каждого военного грузовика торчали в небо клинки штыков. Комиссары боялись, что контакты с населением разложат армию, поэтому красноармейцам было строго-настрого запрещено разговаривать и сближаться с местным людом. С ними чаще пытались контактировать агитаторы и сами комиссары, но и они, хотя и были напичканы лозунгами, не могли ответить на очень простые вопросы. Например, почему у вас все так бедно одеты? Ведь вид гражданских «освободителей» мало чем отличался от вида военных: все они ходили в ужасно сбитой обуви, не имели белья. Хорошо одетый местный рабочий по сравнению с ними скорее походил на буржуя, чем на пролетария. Поэтому львовяне специально стали надевать что-то изношенное, плохое, чтобы не выделяться и не попадать в скверные ситуации. Ведь уже не один простой рабочий был задержан красноармейцами за недостаточно бедный вид.

«Освободителей» на Западной Украине называли «советами» или «русскими», так как все они говорили по-русски, пели только казенные русские песни, да и командовали там русские. Городские стены обклеили плакатами с изображениями Маркса, Ленина и Сталина, на углах домов запестрели красные флаги. Они очень быстро линяли, но их по ночам меняли на новые. Наскоро склепанные картонные памятники на окрашенных под камень постаментах при первом же дожде расползались и опадали. На людных улицах целыми днями ревели динамики с бодрыми новостями на одну и ту же тему: какая замечательная жизнь наступила на освобожденной земле и в какой нищете загнивает буржуазный мир.

Новые люди, строем пришедшие с востока, быстро заняли все ответственные места, получили руководящие должности, а изгнанные из своих кабинетов местные «эксплуататоры» вынуждены были выносить из дома и продавать на базаре все, что осталось от бывшей «буржуазной» жизни – одежду, утварь, картины. Высших польских и украинских чиновников, судей, купцов, домовладельцев, старшин и полицейских сразу отправили в Казахстан и Сибирь. Большинство из них там и расстреляли.

Те, кто бежал к немцам, не прощались. Они брали с собой только самое необходимое, чтобы никто ничего не заподозрил, выходили из дома, как на прогулку, и не возвращались. Каждый, конечно, под «самым необходимым» подразумевал что-то свое, но среди этого самого необходимого обязательно присутствовал ключ от квартиры. Он становился амулетом, оставляющим надежду на возвращение домой.

В первые дни советской оккупации границы еще не были установлены, да и пограничники вели себя, как слепые котята. Поэтому беглецам в основном удавалось легко преодолеть еще не видимую, но уже существующую границу. Неожиданно и «советы» пошли на уступку и «открыли» эту самую невидимую границу на целых три дня. А потом закрыли, выставили патрули и объявили охоту на беглецов.

Сын профессора Олесь Курилас не был настолько наивен, чтобы ждать чего-то хорошего от новой власти. Поэтому, хоть и не сразу, но он тоже отправился на ту сторону. Звал за собой и родителей, но профессор не мог покинуть родных стен, эти высокие стеллажи, забитые книгами. Не мог оставить свои рукописи – законченные и незаконченные. «Нет, как же я могу? Я их тут не брошу!» – сказал он и посмотрел с таким умилением на книжные полки, что сын только обнял его и уже без слов отошел. Какое-то время никаких известий о нем родители не имели, но в прошлом году один из подпольщиков, сновавших туда и обратно, сообщил, что Олесь в Кракове, работает в газете «Краківські Вісті» художником.

Вскоре жилья для новых граждан с востока стало не хватать, и новая власть нашла очень простой, но эффективный способ, как решить эту проблему – она насильно подселяла новоприбывшие семьи советских служащих в квартиры львовян. У профессора Куриласа было пять комнат, а стало две. В остальных трех поселилось сразу три семьи шумных коммунистов. К счастью, в квартире имелось два туалета, так что не пришлось свой делить с пришельцами. Однако общей стала кухня, где с утра до вечера хозяйничала теперь теща «госслужащего» и шумела кастрюлями, а когда присоединялись к ней еще две хозяйки, то возникал скандал, который только вечером могли потушить вернувшиеся с советской службы мужья. Кухней у профессора занималась служанка, которая готовила им есть, стирала и убирала, но ее арестовали после того, как она обозвала тещу «госслужащего» старой шваброй.