Валерий Поволяев: Атаман

— Прошу дорогого гостя пожаловать в дом, — манерно пригласил Линя староста, ухватил его под локоток, согнулся в подобострастном поклоне. — Ты на меня, Линь, не сетуй, не обижайся...

— Это я решу, когда побываю у тебя в доме, — сказал Линь.

— Прошу, прошу... — Староста продолжал подобострастно держать Линя под локоток.

Желтолицый Линь уверенно прошел в дом, сбросил на лавку малахай, расстегнул лисью доху. Неожиданно лицо его подобралось, сделалось жестким, он настороженно оглядел горницу.

Ефим Бычков тем временем проворно выставил на стол бутылку монопольки и блюдо с жареной кровяной колбасой.

— Я тебя, Линь, не обижу.

— Ладно, ладно, — Линь махнул рукой, — если я с тебя обычно брал пятнадцать золотых рублей в месяц и никого в твоей деревне не трогал, то сейчас возьму два раза по пятнадцать.

— Ох, Линь! — староста вздохнул горестно. — Ты хочешь совсем разорить меня. — Он вздохнул вновь. — Выпей для начала стопку, потом другую, закуси, и тогда мы будем решать вопрос о ясаке.

— Думаешь, я добрее стану?

— А вдруг?

— Не стану.

— Тогда я попробую уговорить тебя.

— Не уговоришь, — Желтолицый Линь усмехнулся, — мне деньги очень нужны.

Семенов находился в соседней комнате, отсюда весь разговор был слышен хорошо, и даже если Линь будет вести его шепотом, услышать можно все до последнего словечка. Семенова допекали досада, злость, еще что-то незнакомое, сложное. На щеках заходили желваки, и он поднял револьвер, глянул в черное, пахнущее гарью дуло. Под ногой от неосторожного движения скрипнула половица, и он замер, превратившись в изваяние — как бы не услышал Желтолицый Линь... Но нет, пронесло.

Из своего укрытия Семенов вышел, когда Ефим Бычков прошаркал ногами в горницу и выложил перед Линем стопку золотых монет. Незваный гость засмеялся, придвинул монеты к себе.

— Цени мою доброту, Ефим, я беру с тебя очень мало денег, — сказал Линь. — Другие так не поступают. — Он будто отщипнул от стопки одну монету, звонко щелкнул ею о стол. — Р-раз! — Отщипнул вторую монету, так же звонко, будто взводил курок револьвера, щелкнул ею о стол. Два! — Отщипнул третью...

Желтолицый Линь увлекся — такое дело, как пересчитывание золотых монет, радовало его душу, — увлекся и не услышал, что в соседней комнате несколько раз тяжело прогнулись половицы, потом скрипнула форточка — это Семенов подал сигнал Белову, — через минуту занавеска, прикрывавшая вход в соседнюю комнату, раздвинулась, и в горнице появился казак в офицерской форме.

Желтолицый Линь вздрогнул, щеки у него обвисли, и нездоровая лимонная желтизна сменилась всполошенным серым цветом, в глазах мелькнул страх, и Линь, визгнув, шваркнул ладонью левой руки по столу, сгребая монеты, но не сгреб, а только рассыпал, правой рукой схватился за кобуру револьвера.

Семенов, перегнувшись через стол, что было силы ткнул его кулаком в лицо, Линь взмахнул руками и тяжело плюхнулся на лавку. За окном послышался шум, раздался выстрел, за первым выстрелом, в унисон, — второй.

Линь беспомощно глянул на окно, приподнялся на скамейке, Семенов вновь с силой ткнул его кулаком в лицо — попал в глаз — и рявкнул железным голосом:

— Сидеть! — Затем, чтобы Желтолицый Линь больше не дергался, ткнул ему под нос револьверное дуло: — Ты это видел? Если еще раз дернешься — голову тебе укорочу ровно наполовину. Понял? — Содрал с него кобуру с оружием.

Желтолицый Линь обессиленно просел в теле, всхлипнул жалобно, разом становясь обыкновенным обиженным пареньком, папиным сынком, его сальная косичка скрючилась в жалкий щенячий хвостик. Под глазом у Линя начал быстро наливаться темным фиолетовым цветом синяк.

Во дворе раздался еще один выстрел, затем топот ног и следом — новый винтовочный хлопок. Топот угас — бежавший замер на месте, будто его по колени вкопали в землю. Семенов продолжал спокойно поигрывать револьвером. Желтолицый Линь сделался еще меньше — сжался до размеров карлика, его нижняя челюсть, украшенная жидкой бороденкой, затряслась.

— Меня расстреляют? — жалобно спросил он у Семенова.

— Кому ты, такой дурак, нужен? — пробасил тот в ответ, усмехнулся — понимал, что происходит на душе у Линя, подумав немного, добавил: — Хотя, будь моя воля, я расстрелял бы. И голову твою, насаженную на кол, отправил бы отцу — пусть любуется, какого отпрыска произвел на свет. И весть о тебе, дураке, разнесется по всему Китаю, так что другой разбойник, такой же нахрапистый, как и ты, тысячу раз подумает, соваться в Россию или нет.