Татьяна Скворцова - Восход стоит мессы

– Эй, парень! Уймись! Сдурел, что ли?! – Генрих без труда мог проткнуть его шпагой, но медлил. Не убивать же его, в конце концов, хоть он и сумасшедший.

Вскоре на шум подоспели Антуан де Гаро и Жан де Лаварден с аркебузами, и короткая схватка, превосходившая по своей нелепости все драки последней войны, была окончена.

Вид направленных на него стволов все-таки вразумил мальчишку. Он отступил к забору, и, прижавшись к нему спиной, с ненавистью уставился на окруживших его людей, явно не собираясь ни расставаться со своим оружием, ни просить пощады.

– Не подходите! Убью! – угрожающе выкрикнул паренек, неумело выставив топор перед собой.

– У нас ружья, дуралей, – с удивлением отозвался Лаварден. – Сделаешь шаг – получишь пулю. Ты хоть понимаешь, что натворил? Бросай топор, хватит дурить.

Мальчишка угрюмо помотал головой, прижимая топор к себе.

Лаварден вздохнул.

– Ну и что с ним делать, мой принц? – поинтересовался он, видно, не представляя себе, как можно стрелять в этого юного безумца. Но и оставить его так, с топором в руках, тоже было нельзя. Сей отрок уже показал, на что способен, только отвернись.

– Ты здесь один? – спросил Генрих, переведя дыхание.

Впрочем, он не сомневался, что мальчик действительно один, уж больно глупо себя вел. Однако, увидев, как метнулся его взгляд, Генрих насторожился.

– Д’Обинье! – скомандовал он. – Возьми пятерых человек и проверьте дома! Остальные – к лошадям!

Агриппа д’Обинье, один из самых давних и проверенных товарищей Генриха, коротко кивнул и тут же принялся отдавать отрывистые приказы.

– Один я! Один! – закричал вдруг парнишка, будто намеренно перебивая его. – Стреляйте, сатанинское отродье, чего же вы ждете?! Я все равно вас всех ненавижу! Чтоб вам сдохнуть всем, еретикам поганым!

В этом крике Генриху послышалось что-то ненатуральное, словно мальчишка стремился отвлечь их от чего-то.

– Агриппа, живее! – поторопил он.

Мальчишка дернулся вперед.

– Стоять! – приказал Гаро, вскидывая ружье.

Тот снова отступил к забору, затравленно озираясь.

– Ну и чего ты на людей бросаешься? – поинтересовался Генрих с деланым благодушием. Он уселся на полусгнившую лавку, ковыряя шпагой землю, но не забывая, однако, боковым зрением следить за ближайшими воротами. – Сидел бы дома лучше, мамка небось волнуется, все глаза в окошко проглядела.

– Нет у меня мамки. И отца нет. Ваши убили, нехристи! В аду вам всем гореть чертям на радость! Ненавижу вас всех! Ненавижу! И буду резать, пока жив!

Ах, вот оно что…

– Сколько тебе лет? – спросил Генрих.

– Тринадцать, – с вызовом ответил паренек… А Генрих думал, меньше. Он молча разглядывал своего пленника, ожидая возвращения д’Обинье. Повисла пауза.

– Мой принц, вон в том доме двое детей, – доложил наконец Агриппа,– девочка лет семи и малыш едва из пеленок. В подполе прятались, но малой заревел, мы услышали. А больше никого нет.

Ах, вот от кого юный мститель отвлекал их внимание. Вот уж воины так воины, троих детей испугались.

– Твои братик с сестренкой? – спросил Генрих.

– Не трожьте их, ироды поганые! – мальчишка по-прежнему угрожающе потрясал топором, но в его голосе впервые появились умоляющие нотки.

– Да уймись ты уже, не тронем, – успокоил его Лаварден. – Если тебя, дурака, убьют, они и так не переживут эту зиму.

Паренек замолчал и опустил взгляд, видно, осознав справедливость этих слов.

– Я понял, что ты ненавидишь гугенотов, – продолжал Генрих. – Но неужели ты не видел, сколько нас? Ты бы еще на армию напал из-за плетня. Совсем, что ли, ничего не соображаешь?

– Еретики убили мою мать, – негромко напомнил мальчик. – Она кричала… просила… а они… а я прятался в подполе… – его детское лицо внезапно почернело и стало таким, что Генриха пробрал холод. – Я никогда больше не буду прятаться… – заключил он вдруг с неожиданным спокойствием и еще крепче сжал топор.

– Когда это было? – спросил Генрих, инстинктивно уводя внимание мальчишки от той картины, которая сейчас разворачивалась перед его внутренним взором.

– Два месяца почитай… – он не договорил, губы его снова сжались, в глазах блеснули слезы. Выходит, Генрих не ошибся.

– Это были разбойники, а не наши солдаты, – сказал Генрих, радуясь, что Господь уберег его от бремени вины хотя бы за это преступление. – Не гугеноты и не католики. У таких людей нет веры, парень. Как бы они себя ни называли. И попадись они мне, я сам развешу их по деревьям в первой же роще, слово дворянина.