Иван Стаднюк - Война

– А вот вопрос газетчику… Кто зафиксировал на бумаге истину, будто нарочитая небрежность в одежде истолковывается болезненно-тщеславными людьми как признак гениальности?

– Не знаю, товарищ полковой комиссар, – растерянно ответил Иванюта, приняв стойку «смирно» и не отрывая восторженных глаз от сверкающего на груди Федулина ордена Ленина.

– Жаль, – вздохнул Федулин, искоса наблюдая, как поспешно приводил себя в порядок смутившийся младший лейтенант. – Я тоже позабыл… Тогда, может, ответишь, товарищ… – он заглянул в лежавшую перед ним бумагу, – младший политрук Иванюта, какая самая высокая награда Родины? Только не будем касаться звания Героя…

– Самая высокая награда – орден Ленина! – Иванюта даже улыбнулся такому простому вопросу. – Это символ идей, за которые мы боремся.

– Правильно, орден Ленина – самая высокая награда, – согласился Федулин. – А кроме ордена? Подумай…

Лицо Иванюты залилось краской, глаза непроизвольно заморгали.

– Если говорить не об орденах, – пришел ему на помощь полковой комиссар, будто не заметив растерянности Миши, – то самая высокая награда Родины – это ее доверие, которое тебя возвеличивает в собственных глазах… Тебе, товарищ Иванюта, Родина доверила быть работником партийной печати. Надеюсь, ты понимаешь сам, какая это честь, и я поздравляю тебя с прибытием на свой боевой пост… А теперь скажи: под бомбежками бывал?

– Ого, еще сколько!

– Какая самая страшная бомбежка?

На мгновение задумавшись, Миша весело выпалил:

– Та, которая еще не кончилась!

– Правильно! – серьезно ответил Федулин под одобрительный смешок сидевших на траве политруков.

Миша Иванюта шагал по лесу в ту сторону, где, как ему сказали, расположилась редакция дивизионной газеты «Красноармейский залп». Редакция оказалась совсем рядом с политотдельской палаткой, и первым, кого Миша здесь увидел, был раздетый до пояса и сидевший на подножке замаскированного автобуса мужчина солидного возраста (все, кто был старше Миши лет на пять-шесть, казались ему стариками). Склонившись к пристроенному на ветке куста зеркальцу, мужчина старательно намыливал кисточкой подбородок.

– Ко мне? – спросил он, заметив подошедшего младшего политрука.

– Мне редактора – политрука Казанского.

– Я редактор…

– Может, подождать? – смутился Миша.

– Валяй сейчас. С чем и откуда пришел?

– Младший политрук Иванюта!.. Прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы на должность инструктора-литератора!

– О, это дело! – Казанский посмотрел на Мишу заинтересованно-изучающе, одобрительно кивнул и взял в руки безопасную бритву. – Ну, рассказывай о себе… Кто ты, с чем тебя едят, что умеешь, что успел повидать?..

Торопливо и сбивчиво излагая свою куцую биографию, Миша видел, как из-под мыльной пены обнажалось под бритвой широкое, чуть взрыхленное оспой лицо Казанского. Кончив бриться, он взял под кустом котелок с водой и протянул его Мише:

– Слей, пожалуйста.

Казанский умывался с веселой яростью – ухая и ахая, визгливо покряхтывая. Затем тщательно вытерся серо-пепельным полотенцем, плеснул в лицо тройным одеколоном и, зарычав от жжения, стал одеваться. Потом бережно поднял с травы широкий ремень с двумя портупеями, полевой сумкой, кобурой с пистолетом и, набросив на плечи портупеи, прочно опоясал талию ремнем. А когда надел еще планшетку на тоненьком ремешке и расправил под ремнем складки гимнастерки, вдруг выпрямился – широкогрудый, коренастый, какой-то по-особому ладный, стройный.

– Политрук Казанский… – И протянул Мише руку. – Данила Степанович… Будем на «ты»… Согласен?

– Согласен, – смущенно улыбнулся Миша и поспешно пожал протянутую руку: редактор ему явно нравился.

– Кроме нас с тобой, в редакции – никого, – продолжил разговор Казанский. – Есть еще два наборщика и шофер. Все остальные полегли в окружении. И автобус с печатной машиной остался в Немане.

– А как же выпускать газету?

– А никак… Не выходит пока газета. Завтра утром уезжаю в ближайшие райцентры искать печатную машину. Постараюсь и печатника найти.

В это время по лесу передали команду:

– Командирам и политработникам – на построение-е!..

– На построение-е!.. – вторили часовые у землянок.

Пока на краю просеки собирался для построения штабной народ, в палатке подполковника Дуйсенбиева шло совещание. Только что поступила выписка из приказа командующего фронтом. В ней говорилось: